— Кровь сочится, — мягко произнес он, взглядом указывая на темнеющее пятно шелковой рубашки.
Я посмотрела на свою руку. Да, она нуждалась в перевязке. Но, дать ему осмотреть меня, означало показать татуировку, а для обычного человека подобное зрелище, мягко говоря, является шокирующим.
— Царапина, — бросила я, указывая на лежащие неподалеку бинты, марли, спирт и приготовленный заранее тазик с водой. — Дай материалы, я сама все сделаю.
— Ты левша? — спросил он.
— Нет, — опешила я от неожиданного вопроса.
— Тогда тебе будет не очень удобно перевязывать правую руку, — он придвинулся ближе, — я помогу.
Я снова отодвинулась подальше. Он уселся прямо на стол и усмехнулся:
— Не волнуйся, татуировку я уже видел.
Видимо, мое удивление отразилось на лице, поэтому он поспешил пояснить:
— Не твою, конечно. Подобную. Я знаю кто вы такие.
Я была шокирована. Непосвященный не может знать ничего, что выходит за рамки обычного повседневного человеческого знания. Клан тщательно следит за соблюдением древнего закона о неразглашении и время от времени затирает память невольным свидетелям проявления нашей деятельности с помощью специального Отряда Памяти.
— Так, значит, полицейский? — протянула я, глядя на него из–под прикрытых глаз. Он пытался дотянуться до моей руки, но я отводила ее в сторону, ожидая ответы. К тому же, если я сниму рубашку, он увидит мою татуировку. Не чью–либо там, а именно мою.
— Это сложно объяснить, — вздохнул он.
— А ты попробуй, — перебила я.
— Хорошо. Давай я буду перевязывать твою руку и одновременно расскажу о себе?
— Уверен, что готов к подобному зрелищу? — с недоверием уточнила я.
— И не такое видел.
— Татуировка — не единственная… особенность моего организма.
— Что ты имеешь в виду? — он с интересом покосился на меня.
— Если уж тебе известно, кто я, тебе должно быть известно чем я занимаюсь и как именно я это делаю, — я подалась вперед, чтобы мои слова возымели должный эффект.
По его лицу я поняла, что он догадался, о чем я.
— Черная кровь? Для человека это безопасно? — странно, но в его голосе не было и намека на страх или беспокойство. Хотя, я больше волновалась о других возможных эмоциях — отвращение, презрение, или, что еще хуже, жалость.
— Не проверяла, — выпалила я, скрывая обиду. — Теоретически — да.
— Я рисковый, — неожиданно рассмеялся он, откидывая волосы легким взмахом головы.
Я молчала, поэтому он принял мое молчание за согласие и подошел вплотную, усаживаясь рядом со мной. Я уловила едва ощутимый аромат шалфея, мускуса и меда. Он снял свою кожаную куртку, небрежно бросив ее на спинку старого пыльного дивана и моему взору предстала его грудь, в меру натренированная, обтянутая черной футболкой с короткими рукавами. Мускулы заметно выделялись под тонкой тканью, что привело меня в необъяснимый трепет. Я не имею привычки робеть перед крайне–привлекательными мужчинами, но в именно этом было что–то особенное, неуловимое и влекущее.
