— Я понимаю, — по-прежнему тихо ответила Зоська.
— Поэтому чего же мы дождемся в этой Липичанской пуще? Они же нас собаками перетравят. Если мы раньше с голоду не дойдем.
Зоська слегка отвернулась от него и с прежней горькой тоской в глазах глядела из ворот в пасмурную даль поля, на котором поблизости решительно ничего не было, лишь вдали по горизонту тянулась сизая полоса леса.
— Может, и так, — горестно сказала она.
— Так вот, малышка! У тебя в Скиделе мать, у меня там, я говорил тебе, начальником полиции Копыцкий, мой землячок из Борисова. Он должен помочь. Давай останемся у тебя. Будем жить, как люди, как муж и жена. Я же полюбил тебя, Зоська.
Кажется, он сказал все и, осторожно обняв ее за плечи, привлек к себе, не почувствовав, однако, ответного ее движения. Зоська ничем не выказала ни радости, ни несогласия. Она будто одеревенела в его руках, и он тихо воскликнул, вложив в свое восклицание всю ласку, на которую был способен:
— Зоська!
— Да, — вздохнув, сказала она. — Ты это пошутил? Ведь пошутил, правда? — И отстранилась, деликатно, но настойчиво высвобождаясь из его рук.
— Нисколько! Я вполне серьезно.
Она сделала три вялых шага и остановилась у притолоки, все наблюдая за полем. Антон снова порывисто обнял ее сзади и легонько поцеловал в щеку.
— Не надо, Антон.
— Ну как же... Ведь я люблю тебя.
— За это спасибо. Но... То, что ты предлагаешь, в другое время было бы... было бы счастьем. А теперь...
— Ну а теперь что?
— А теперь подло. И даже больше, чем подло.
— Чудачка! — сказал он, почувствовав, что начинает нервничать. — Вот ты наслушалась пропаганды... А ты не подумала, кроме всего, о своей матери? Что с ней будет?
— Не знаю, что будет, Антон, — каким-то чужим, изменившимся голосом сказала Зоська. — Но в такое время бежать из отряда... Знаешь, так даже шутить нельзя. Это чересчур страшно.
— А я тебе говорю, самое время. В отряде оставаться больше нельзя.
— Время действительно трудное. И потому бежать — это предательство. Это ты сказал не подумав.
— Нет, я все хорошо обдумал. Я хочу сохранить тебя, и твою маму, и себя, конечно. Иначе, ведь ты понимаешь, мы все обречены на гибель. Как те вон, — кивнул он в дальний конец оборы.
— Что ж, возможно, — согласилась Зоська, во второй раз ставя его в тупик. Он больше всего боялся, что она не поймет его доводов, а она, оказывается, доводы хватала на лету, но никак не могла принять следовавшие за ними выводы.
— Возможно, возможно! — начал терять рассудительное спокойствие Антон. — Так что же ты хочешь? Погибнуть? Может, тебе жить надоело?
