Спала она недолго, может, несколько минут, не больше. Она поняла это, вдруг пробудившись от яркой вспышки огня — Антон возился у печки, разжигая какие-то обломки досок, и она опять содрогнулась от стужи и испуга.
— Не бойсь! Это я — пороха из патрона. Не горит, холера...
Присев возле топки, он яростно дул в нее, обломки досок нехотя тлели квелым огнем, густо коптя сизым дымом, который не хотел идти в печь и кручеными струями валил наружу. Но вот Антон дунул сильнее — между досок возникло несколько язычков пламени, и Зоська успокоенно смежила веки...
Снова проснулась она от легкого прикосновения чьей-то руки, но она уже знала, что это рука Антона, и не испугалась, вслушиваясь в его спокойный, как бы подобревший голос.
— Слышь?.. Давай раздевайся. Будем сушиться.
Она раскрыла глаза, с приятностью чувствуя широко идущее к ней тепло, — в печке вовсю полыхали доски, черные концы которых длинно торчали из топки; по низко нависшему потолку, каменным с морозными блестками стенам каморки гуляли причудливые огненные сполохи. Антон стоял перед ней на коленях в деревенской вязки шерстяном свитере, а возле топки, распятый на палках, сушился его кожушок.
— Слышь? Раздевайся, тепло уже.
Действительно, тесная каморка была полна дымного тепла, парности и тишины, нарушаемой лишь гулом пламени в печке. Зоська стряхнула с себя остатки дремоты и улыбнулась.
— Ну, согрелась?
— Согрелась.
— А ты говорила... Со мной не пропадешь, малышка, — бодро сказал Антон и ударом ладони задвинул подгоревшие концы досок в топку, из которой в темный потолок шуганул косяк искр.
— Ой, как бы пожара не было! — испугалась Зоська.
— Не будет: камень. А сгорит, не беда. Снимай сапоги, наверное же, мокрые?
— Мокрые.
— Снимай куртку, все, сушить будем. Тут теперь никого. Ближайшая деревня далеко — на том берегу, за Котрой.
Она развязала мокрый, измятый платок, который Антон принялся пристраивать возле кожушка, сняла сачок, минуту подержала его перед топкой, наблюдая, как от сачка густо повалил в печку пар. Сапоги и подол ее юбки были мокрые, наверно, еще со вчерашнего, она скинула сапоги, а затем, помедлив, стащила и свои шерстяные чулки, Антон умело пристроил все это на палках поближе к печке.
— На вот, садись на кожух — уже высох. О, как нагрелся! Огонь!
Она с наслаждением опустилась на теплую шерсть знакомого ей Антонова кожушка, подставляя мокрые, раскрасневшиеся колени под живительное тепло из топки.
— Та-ак, — удовлетворенно сказал Антон, устраиваясь подле. — А теперь перекусим. Вот по куску хлеба и по две картошки. За помин души той бабуси, — пошутил он, разламывая сухую горбушку.
