Лица Рагозы в полутьме он уже не различал. Тот молчал. Но красноречивее слов было всхлипыванье.
– Согласен, Кузьма? – наклонился к нему монах.
Теперь он увидел ответ – судорожное киванье расстриги.
– Пойду воды принесу, – оживленно подхватился Андрей. – Умоешься.
Нащупав на полу свою торбу, он разыскал огарок свечи и кожух с огнивом. Высек на соломенной трухе крохотное пламя, запалил свечу, приклеил ее к глиняной плошке.
– Пожди, я быстро.
Вышагнув за дверь сеновала, он услышал:
– Дурень ты, Андрюшка… Схищенное-то я пропил.
Не ответил, пошел к колодцу. В темно-синих сумерках коротко взмыкивали на скотном дворе коровы. Из темных раскрытых окон корчмы летел переливистый многоголосый храп. Лишь в одном горела лучина.
Сняв с цепи полную бадью, Андрей вернулся на сеновал. Поставил воду, огляделся.
– Кузьма?!
Рагоза исчез.
…Звенигородский большак вился вдоль Москвы-реки. То приближался, выходя на крутогоры безлесного берега, то далеко убегал от излучин, устремляясь напрямик через рощи и чащи. Переждав в последнем встречном селе хлесткий дождь, Андрей шагал широко и размашисто – торопился успеть в город до вечера.
Издали доносилось молебенное пенье, однако дорога, раскатанная меж лугов, была пуста. Подумалось было, что селяне призвали на соседнее поле попа и творят молебен перед пахотой. Но пение приближалось, крепло, накатывало спереди.
Наконец из перелеска показались люди. Шли по дороге широкой гурьбой, над головами колыхались кое-где хоругви. Чернели рясы священства, прореженные пестрыми и белыми бабьими платами, красными и синими праздничными рубахами.
Сблизились.
Андрей сошел с дороги, пропуская крестный ход. В челе хода, в окружении народа два дюжих мужика несли икону Богородицы. Иконник признал ее с полувзгляда – Смоленская. Впечатал ее в память, когда расписывали с Феофаном и городецким старцем Прохором московское княжье Благовещенье. Еще зимой на Маковец дошли вести о похищении из Кремля древнего смоленского образа. Дерзкая покража казалась необъяснимой, страшной – из-за пролитой крови.
Андрей, перекрестясь, сотворил земной поклон. Затем пристал к ходу, затесавшись в разреженный край.
– В Москву, православные?
– В нее самую.
– А откуда? Где сыскали?
– Из Звенигорода. Боярина Семена Морозова люди татей в Сельце прищучили, у них и нашли в дровяном амбаре. А князю нашему чужого, хоть и святого, не надобно.
– Да зачем она татям нужна была?
– Нешто кто знает. У них бы поспрошать – да не у кого. Морозовские служильцы всех порубали. Отчаянные, бают, тати были.
