– Заждался, люба моя.
Руки развернули ее, и к устам Лукерьи приникли жаждущие губы милого. Она потянулась в ответ, прижалась к нему, жадно обнимая. Сердце ее ликовало: «Мой! Мой! Никому не отдам!» И давешняя злость на старуху-ведьму растворилась без следа: зелье старая карга варила отменное, безотказное, как ни у одной другой ворожеи не получалось.
Вспомнив о старухе, баба разжала объятья, уперлась кулаками в плечи любовника.
– Погоди, Петруша, погоди.
– Чего годить-то, Луша? – горячо шептал он, утаскивая ее вглубь клети. Одновременно шарил по ней руками, торопливо расстегивал пуговицы. – Истомился по тебе, страсть!.. Сладкая моя вдовушка…
– Да погоди же!.. – из последних сил она оттолкнула его.
Быстро скинула шугай, развязала пояс. Сорвала с головы убрус и стянула с себя верхнюю суконную рубаху. Опять отпихнула его ищущие руки.
– Что это у тебя? – удивился он, нащупав пояс поверх нижней сорочки.
Лукерья торопливо отвязала от пояса кожаный сверток, развернула. Внутри оказалась холщовая ветошка, оторванная от цельного куска, с остатками швов. Видно, была когда-то чьей-то одежей. Баба втиснула тряпицу в руку княжьего спальника.
– Отнеси, – выдохнула она, – княжичу в постель положи. Да чтоб не проснулся.
Петр недоуменно смотрел на ветошку.
– Зачем?
– Не снесешь – уйду! – сказала Лукерья, ощутив, как послабело в ногах от заведомо неисполнимого обещания.
Служилец вертел тряпицу в руках. Наконец молвил, дернув плечом:
– Бабья дурь, – и пошел в смежную клеть, осторожно отворив дверцу.
Вернулся тотчас и вновь ухватил ее, решительно полез под сорочку.
– Положил?
– Под взголовье сунул.
– Не проснулся? – Лукерья тряхнула головой, распуская косы.
– Его хоть из тюфяка буди. – Спальник сбросил с большого ларя на пол длинноворсый ордынский ковер. – Иди сюда, лада моя… телочка моя белоярая… кобылка моя толстомясая… Мягко тебе?
– С тобой мне и на гробовых досках мягко будет, Петруша.
– Только тихо, любонька моя…
6.
Лукерья ласково гладила разметавшиеся кудри служильца, слушала его ровное сонное дыхание и улыбалась. Старухино поручение больше не тяготило душу, и можно было забыть уродливую каргу, сотворившую меж ними крепкую любовь. «А вдруг и замуж позовет? – завораживало от счастья дух. – Детишек ему нарожаю. Не старая ведь еще».
Выскользнув из-под мужской руки, баба стала одеваться. Подпоясалась, увязала волосы, спрятав под убрус. Накинула шугай. Тихо склонясь над любовником, чтобы не разбудить, поцеловала и неслышно выскользнула в сени.
