Лукерья остановилась, огляделась. Вблизи никого не было. Товарки-портомои скрылись в кремлевских воротах. Вдали с криками резвились отрочата, съезжая с горки на речной лед.
– Ну давай сюда, – нетерпеливо сказала она, поставив одну корзину в снег.
– Так ты, милая, за то еще не расплатилась.
– Ну сказала же!.. – Баба скривилась румяным лицом. – Пошто не веришь, старая?
– Верю, верю, что ты, – замахала на нее старуха. – Да не нужны мне твои алтыны. Другого у тебя попрошу.
– Чего это другого?
Портомоя едва не в страхе уставилась на ведьмин бородавчатый нос.
– Ты не боись, красавица, – в грубом, скрипучем голосе старухи ласка звучала устрашающе, – многого не спрошу. Малостью со мной расплатишься, и люби своего Петрушу. Только попам вашим не сказывай, как залучила молодца, – хихикнула ведьма.
– Сама знаю, – отмахнулась Лукерья. – Говори, что за малость.
– Петрушка твой – спальный служилец у малого княжича…
– Ты откеля знаешь, старая?.. – удивилась баба и свела темные, чуть подсурьмленные брови.
– Забыла, с кем повелась? – лукаво усмехнулась ворожея и пожевала волосатым ртом. Взгляд ее стал несносно гадким, пугающим, и портомоя потупилась. – Все знаю, и про тебя, милая, и про него. Ничего не укроешь от меня, если и захочешь… Так вот, говорю, молодцу своему, когда в покоях у княжича сторожить будет, отдашь тряпицу, пускай в постелю отроку скрытно положит.
– Какую тряпицу? – обмерла в испуге портомоя. – Зачем в постелю?
Старуха, отворотясь, опять подвигала серыми губами, будто молвила что беззвучно. Глядя вдаль, заговорила:
– Если не сделаешь, как скажу, помрет скоро ваш княжич. Сглаз на нем, как и на матери евойной, Софье-литвинке. Не знаешь, поди?
Ведовка ткнула острым зраком в побелевшую портомою.
– А… а… да откуда мне… – залепетала та. – От чего помрет?..
– Говорю ж, сглаз на нем, – ворчливо повторила старуха. – Раскрой ухи-то, милая. Ежели не снять порчу, помрет. Никто и знать не будет от чего. Князю вашему потужеется. Един ведь сын, боле нету наследника. А сам князюшка помрет – с кем останетесь? Охотников на великий стол много, передерутся, поди. Худо кому будет? Вам же, московлянам. Петрушка твой на рати голову сложит…
– Ох, замолчи, старая. Не могу того слышать!
Лукерья, спустив вторую корзину с плеча, в страхе осенилась знамением, отчего старуха озлилась:
– Крестом не маши, дура. Делай, как говорю, и не будет ничего. Снимется сглаз. Тряпица наговоренная, в чистой воде заклятая.
