— Мне становится страшно, — сказала Адельгейд испуганно. — Ты не побоишься заглянуть туда, Май?
Кузнец услышал звук легких шагов.
Там нет ни души и дверь закрыта, — сказала Май, возвращаясь.
Но я ясно слышала, как дверь отворилась и опять закрылась, — удивленно заметила Адельгейд.
И мне так показалось, но, должно быть, мы ошиблись, это был какой-то другой звук, — ответила Май.
Ты думаешь?
Что же может быть другое, фрейлейн Адельгейд?
А по-моему, дверь все же кто-то открывал, и это была, наверно, дочь привратника — она вечно подглядывает и подслушивает, когда где-нибудь говорят. Завтра я велю выпороть ее розгами.
Дорогая фрейлейн, я вас не понимаю.
Как так?
Вы всегда добры и ласковы, как ангел; неужели вы можете допустить, чтобы человека избивали?
Ты бредишь, Май! Разве раб может жить без розог? Они ему так же необходимы, как хлеб насущный.
Кто это вам сказал?
Все говорят.
Милая фрейлейн, вы умнее меня и, может быть, вы правы; но все-таки я от всего сердца прошу вас не наказывать дочь привратника.
Ох ты, кроткая душа! — весело рассмеялась Адельгейд. — Кто может устоять против твоих просьб? На этот раз она наказана не будет, но зато в следующий раз получит вдвойне.
Тон у Адельгейд был такой сердечный и невинный, голос такой мягкий и нежный, что никто не мог бы усомниться в доброте ее сердца.
Наша беседа была прервана, — сказала Адельгейд. — Итак, мой брат твердо надеется, что ты все же полюбишь его.
Не полюблю, — тихо ответила Май.
Ты же знаешь, Май, я не одобряю того, что брат Госвин силой держит тебя здесь взаперти, но чем я могу помочь? Он говорит, что не может жить без тебя и хочет впоследствии, когда поедет в Германию, жениться на тебе. Здесь это невозможно: законы нашей страны не позволяют, чтобы человек из немецкого рыцарского рода женился на эстонке. Но я не верю, что ты действительно крестьянка. У тебя такие тонкие черты лица и нежное тело, что мало кто из рыцарских дочерей может с тобой сравниться. Ни телом, ни душой ты не похожа на крестьянку. У тебя такой же благородный образ мыслей и такая же гордая душа, как у меня. Госвин, наверное, тебе не совсем уж неприятен, но ты еще не хочешь в этом признаться. И я сама могла бы, если бы меня вдруг похитили, полюбить своего похитителя, но ему никогда не удалось бы услышать от меня ласкового слова… Но ты ничуть не краснеешь! Неужели возможно, чтобы ты совсем не думала о Госвине? Ведь таких красивых, сильных и благородных мужчин на свете очень мало. Я за всю свою жизнь видела только одного человека, который своей мужественной красотой мог бы сравниться с моим братом или
