– Не выдавай, – просил его Чичин. – Два года же корешились.
– Корешей не сдают, – кивнул тот, и его глаза сузились. – А вот ту гниду, которая нашего сержанта завалила, – с удовольствием.
Чичина взяли и судили уже за дезертирство.
Тюрьма, где он находился под следствием, была в соседнем городке. В забитых до отказа камерах спать приходилось по очереди, деля одну шконку, а правили блатные.
– Я еще не выспался, а будешь мешать – прирежу, – показал ему заточку синий от наколок сокамерник. Плюнув на ладонь, Захар Чичин смешал со слюной хлебный мякиш, не спеша залепил дверной «глазок» и, обернувшись, произнес всего одно слово:
– Попробуй.
Он стоял с опущенными руками, и в его взгляде читалось презрительное равнодушие.
– А ты наш, – оскалился блатной, блеснув золотой фиксой. – Тебе тоже жизнь опротивела.
Среди заключенных свирепствовал туберкулез, сухой кашель не стихал ни днем ни ночью, но к нему привыкли, как к стучавшему за окном дождю. На последнем этаже помещался тюремный лазарет, откуда каждый день на шерстяных нитках из расплетенных носок спускали «малявы»: «Помяните раба Божьего такого-то!» Захар Чичин забывал имя, едва записку прочитывали. Однако иногда вспоминал раннюю юность – городской парк, горький запах миндаля, чувствовавшийся к вечеру особенно остро, молоденькую девушку с родинкой на щеке, которая, сев после танцев на лавочку, губами достала его первое семя, пока он замер, не видя ничего вокруг. Где она? Что с ней стало? Но Захар Чичин не давал хода этим мыслям. «Было и прошло, – повторял он. – Забыто-забито, быльем поросло». Он относился к прошедшему будто к увиденному во сне. А кто после пробуждения ищет встречи с его персонажами?
В интернет-группе он посоветовал Модесту Одинарову застрелиться, если болезнь окажется смертельной, а в тюрьме твердо решил размозжить голову о стену, если подхватит туберкулез. Но все обошлось, не считая двух лет колонии, которые он получил за дезертирство из армии. За колючей проволокой он научился держать ложку за голенищем, по-цыгански прятать бритву во рту, а зубы чистить пальцем, выдавливая на него пасту.
«В литературном мире, как на зоне, друг друга знают в лицо, – кокетничал в группе Иннокентий Скородум. – Но в отличие от зоны исповедуют стиль легкой необязательности».
«Что он знает про зону?» – подумал Захар Чичин. Ему хотелось описать свои жестокие, серые дни, когда наряд на кухню считался праздником, выделяясь среди будней, как воскресенье на неделе. Но кто это поймет? Жалкий писатель? И он сдержался.
