— Это рентген показал?
— Нет. Собственно, да, и рентген. Возле самой раны чувствительность не совсем утрачена. Это дает надежду. Правда, выздоровление может длиться очень долго.
— Сколько? Год? Два? Десять?
— Не знаю. Я сказал только, что долго.
— Благодарю за утешение, — проговорил я горько.
Непонятно, почему он так взбеленился.
— Да ведь вы уже час, как должны были умереть, чего вам еще надо?
Чего мне надо? Ничего. Ничего не надо. Я мог уже час назад умереть? Ну и что? Хорошо, если б я вовсе не пришел в себя в подвале. Жаль, что это был только обморок…
— Ничего мне не надо. Разве что умереть…
— Вы дурак, — зло бросил он, — выбросьте из головы эту глупость, слышите? Или это плохо кончится!
Отчего же он так злится? Да, ведь это занимательный случай. Он в жизни ничего подобного не видал. А тут случай подводит, не хочет жить. Я понял. Медицинская наука тут бессильна. Все зависит от того, захочется или не захочется мне жить. Он мне вот ни на столько не может помочь, но если ли я выживу, это будет его победа. Он даст описание «интересного случая» в какой-нибудь специальный журнал, подпишет свою фамилию со всеми званиями, укажет место работы. И его статью переведут на несколько языков…
— А мне плевать на вашу заботу! Человек — это не только тело, а в остальном вы ничего не смыслите…
Врач побагровел и отошел к окну. Он дрожал от злости. Я не имел права так говорить? Скорей всего. Ну и пусть.
— Куда положим его, пан доктор? — сестра с приятным голосом пыталась разрядить напряжение.
— На второй этаж. В отдельную палату. Или… вы, может быть, не хотите быть один?
Я хочу быть один, действительно хочу быть один, хотя мне безразлично, один я буду или нет.
— Положите его в первое отделение, Элишка. Лежать на животе, пока не затянется рана…
Меня повезли, врач шел рядом; я видел, что он нервничает.
— Я бы хотел, чтобы вы верили мне, — сказал он спокойно. — Без доверия ничего не выйдет.
Я не ответил.
Так я попал в эту комнату. Врач ходит ко мне два раза в день, он принес мне даже свой радиоприемник. Он возится со мной, очень внимателен, каждый день он мнет мне спину, живот, ноги; уходя, всегда спрашивает:
— Хорошо вам? Не скучно? Может быть, вам лучше будет среди людей? Не хотите в общую палату?
Я отказываюсь, хотя не знаю, не лучше ли, в самом деле, в общей палате. Впрочем, если бы он предложил мне что-нибудь другое — что бы ни было, — я все равно бы отказался. А теперь у меня есть оправдание — я объясняю, почему отказываюсь:
