В игорное заведение под названием «Три семерки» я вошел около девяти вечера, а через час остался без гроша. Просадил ровно пятьсот тысяч. Карта ложилась с каким–то удивительным паскудством: «фигура» шла вразнобой, а масть обязательно выпадала против трех тузов у партнера.
Озадаченный быстротой проигрыша, я переместился к автоматам и там уже без затей «слил» загашник — сто долларов, отложенных на черный день.
После этого — увы! — устроился на высоком табурете за стойкой бара, и седовласый осетин дядя Жорик налил мне в долг разгрузочные сто пятьдесят коньяку.
— Что–то редко бываешь, — заметил сочувственно.
— Дела, — ответил я. От коньяка на голодный желудок по телу прокатился ровный жар и ярко освещенная, полная людей комната некоторым образом покачнулась. Рядом, посасывая через трубочку шампанское, скучала Люська, потрепанная профессионалка из здешней обслуги. С Люськой мы были шапочно знакомы и раза два уже сговаривались при случае скоротать вечерок.
— Что, Санчик, продулся?
— Не то слово. Вылетел в трубу. У тебя нет случайно пушки в сумочке?
— Зачем тебе пушка, дорогой?
— Как зачем? Дворяне в таких случаях стреляются.
— Ты разве дворянин?
— Обижаешь, подружка.
Я взглянул на свои руки: пальцы слегка подрагивали, как лапки подыхающего на солнцепеке краба. Дурной знак. Едва за тридцатник перевалило, как нервы пошли вразнос.
— Дворяне действительно стрелялись, — мечтательно вздохнула Люська. — Но не из–за денег, дорогой. Они стрелялись, когда была задета честь. Сегодня это понятие сугубо архаическое.
До того как утвердиться в самой престижной рыночной профессии, Люська окончила филологический факультет и несколько лет корпела в библиотеках, вымучивая диссертацию на какую–то заумную лингвистическую тему. Сейчас–то она процветала, а в те годы, по ее же словам, была дурнушкой и бумажной крысой. И все же некая щемящая, трогательная нота осталась звенеть в ее душе от тех выброшенных псу под хвост лет. Пожалуй, у нее можно было стрельнуть тысчонок двести, чтобы доиграть пару конов.
