— Если фундамент подгнил, здание неминуемо рухнет.
Сэр Мэтью не удостоил Пола ответа. Губы его растянулись в зловещей улыбке. Но в маленьких глазах, когда он, вытянув шею, искоса смотрел на Пола, тот снова прочел тяжелое предчувствие, снова увидел неприметную трещину и понял наконец: именно потому, что Спротту нужно во что бы то ни стало скрыть этот изъян, он никогда и ни при каких обстоятельствах не согласится на пересмотр дела. И все же… он, Пол, обязан напомнить ему еще об одной, последней возможности.
— Если приговоренный к пожизненному заключению уже отсидел в тюрьме пятнадцать лет… разве по-человечески… нельзя сократить ему срок наказания?
Выпученные, налившиеся кровью глаза сэра Мэтью все еще были устремлены на Пола.
— Министр внутренних дел уже высказался по этому поводу, — отрезал он.
— Но не вы, — задыхающимся голосом настаивал Пол. — Ваше слово, сказанное в соответствующих инстанциях, возымеет решающее действие. Одно только слово… намек на возникшие в последнее время сомнения…
Сэр Мэтью покачал головой — беспощадно и бесповоротно снимал он с себя всякую ответственность.
По-прежнему стоя спиной к двери, он толкнул ее рукой и открыл.
— Уйдете вы наконец? — Застывшая усмешка и сейчас искажала его лицо. — Или я должен приказать вас вывести?
Полу раз и навсегда уяснилась тщетность его попытки. Ничего этот человек не сделает, даже слова о прощении не скажет. Замкнувшись в своей гордости, он знать не знал ни о чем, кроме своего достоинства, своего положения в обществе, своего будущего. Любой ценою все это должно быть сохранено.
Слепая ярость охватила Пола, ярость и безрассудное отчаяние затуманили его разум. Кэслз был прав! Его отец, Суон, он сам, каждый, кто попадался на пути Спротта — всех сметала ненасытная гордость этого человека. Теперь остается только одно. Он поднялся. Ноги и руки у него были, как чужие. Он двинулся по направлению к дородному человеку, там, у дверей.
— В последний раз… — невнятно проговорил Пол. Ему трудно было дышать.
— Нет!
Руку Пол держал в кармане и все время, пока он говорил, его рука сжимала револьвер. Он уже не был холодным на ощупь… Жар человеческой руки согрел его… Револьвер стал как бы частью тела Пола. Его палец уже лег на курок, он ощущал тугую пружину.
Даже вынимать револьвер из кармана не надо, он и так направлен на Спротта, ничего не подозревающего актера, лжеца. Вот он стоит, не глядя на Пола, исполненный непреклонного чувства собственного достоинства. Пол уже почти рядом с ним, какие-нибудь два фута разделяют их. Он замечает, как округло выпячивается раскормленный живот Спротта. Прямо в него направлен револьвер. Ни малейшего страха Пол не испытывает. Он закрывает глаза, тело его напряжено, губы полуоткрыты, словно в экстазе, словно все его существо объято пламенем неодолимого физического желания.
