Теперь лежать стало совсем комфортно, даже неуловимое насекомое перестало ползать по ноге, замерло, испуганное надвинувшимся облаком, и самое время в прохладе подремать, помечтать под тишайший, скромнее самого мелкого речного прибоя, плеск и монотонные детские голоса. Странно, что пиратские корабли смогли незамеченными подобраться к укрепленному берегу, здесь такая акустика, что она за скалой, на другом конце пляжа, отчетливо различает некоторые имена, родительские окрики, смех и иногда плач, похожий на визг от щекотки. Ей трудно разобрать: намокая, лица детей скукоживаются.
Они не пошли в лагуну, а остановились на полпути, за скалой на камнях, хотя здесь и не слишком удобно спускаться к морю, потому что за ночь никто из них как следует не отдохнул. В три часа утра Мина проснулась от резкого движения Марка, когда он приподнялся на постели, чтобы зажечь лампу, потому как в ногах у кровати кто-то стоял, покачиваясь. Окна они никогда не закрывали, городок для отдыхающих считался местом абсолютно безопасным, что при свете лампы немедленно и подтвердилось - растрепанная, в одной ночной сорочке перед ними стояла Олимпия, обняв подушку и наполовину выскользнувшее из рук на пол одеяло. Мина сделала вид, что ей это померещилось, и, спасаясь от яркого света, перевернулась на другой бок. Однако явление заговорило громким шепотом:
- Он такой огромный, у него целая свита и огромные, как у лося, рога, и все они устремились к моей кровати, а дверь на улицу, вы же знаете, заперта...
Несмотря на недовольное шевеление Мины под одеялом, Липин голос возвысился до нормального:
- Он был как король, и поступь такая громкая, и скрежет чешуи под обоями, а придворные, он им велел, стали забираться ко мне на постель, на руки, шевелить волосы...
Олимпия подвывала почти в полный голос, и вот почему: она хотела, оказывается, остаться с ними в одной комнате, только не на полу, там они к ней легко подберутся, и требовалось Минино разрешение, иначе наутро Марку не сдобровать. Мина села на постели. Как это нелепо: взрослая, с длинными руками и большими ступнями женщина до дрожи, до сумасшествия боится насекомых, которые даже не ядовиты.
Мина накинула халат и прошла в гостиную, взяла из вазы грушу, надкусила: вот видишь, здесь никаких насекомых нет, ты можешь лечь на диване, а дверь в твою комнату мы закроем. "Можно, я не буду выключать свет?" Мина ответила согласием уже из спальни. Когда с улицы, где он курил, вернулся Марк, Липа попросила оставить открытой дверь к ним в комнату. Слушая, как она ворочается, устраиваясь на диване, и вздыхает, Мина прильнула к мужу и прошептала на ухо: "Теперь-то ее с чистой совестью можно переселить в гостиницу куда-нибудь на пятый этаж, подальше от мокрой зелени и земляных дорожек..."
