А в пять, после того, как уходила Элси, тишь сгущалась, темнела, лучи предзакатного солнца наполняли комнату сонной дымкой и ее отблеск падал на лицо Уилла, осторожно вошедшего в комнату взглянуть на мать, вспыхивал за спиной Мэйзи, которая вынимала из корзинки Бесс, чтобы взглянуть, не нужно ли переменить пеленку, ореолом окружал головенку Джимми, который тоже пробирался в комнату, соскучившийся и очень грязный. В этой сгустившейся тиши Уилл и Мэйзи вынимали из печки тяжелые кастрюли, Мэйзи накладывала еду в тарелки, и они вместе выносили их на заднее крыльцо и сидели там — Мэйзи, и Уилл, и Бен, и Джимми, — смотрели, как пламенеет закат, как разливается сперва по горизонту, затем тускнеет, а сами ужинали.
В семь появлялась миссис Крикши, нянчила разбушевавшуюся Весе, готовя ей еду, затем кормила ее из бутылочки и тихонько что-то напевала ей, потом умывала на ночь Бена и Джимми; и наконец, когда совсем сгущалась темнота, приходил Джим, молча ужинал в одиночестве, перевязывал пальчик Бена, отправлял спать старших ребят и сидел, терзаясь заботами, в окутавшей крылечко мягкой тьме, и прикидывал в уме, как растянуть деньги до получки, разгоняя этими мыслями сон, затем на ощупь готовил для Бесс еду и только после этого ложился спать; дом до рассвета застывал в причудливой пустынной тишине, затем начинался еще один такой же день.
В воскресенье, на третий день, когда Джим был дома, в болезни Анны наступил новый поворот. Каждый раз, когда Джим входил в комнату, она лежала, отвернувшись к окну, и казалась бы спящей, если бы не широко раскрытые глаза и вздрагивающая рука на горле. Спи, усни еще, говорил он, спи, но она не отвечала ни слова, не отвечала, не смотрела на него и не спрашивала, почему она лежит в постели и что случилось. Один раз жалобно проговорила: «Ой, как груди жжет, ведь они полные», — но, увидев, что он подходит, резко отвернулась и спросила чужим голосом: «Бесс кушает хорошо?», — и не успел он ответить, как глаза ее закрылись; Анна вроде бы уснула, и Джим не стал ее тревожить.
Позже Элси помогла ей встать, и они вдвоем отправились в клинику. Анна, все такая же невозмутимая с виду, шла рядом с Элси, сжимая в руке сумочку, в которую Джим сунул написанную доктором бумагу. За всю дорогу Элси не удалось вытянуть из Анны ни слова. Но в клинике, где стоял запах гниющего тела и лица искажала боль, она забрала у Элси Бесс, крепко прижала ее к себе и отрывисто и зло проговорила: «Не надо было приносить сюда ребенка, не надо было ее приносить». Всю дорогу до дому, трясясь в трамвае по грязным улицам мимо вонючих домов, она крепко прижимала к груди пронзительно орущего ребенка.
