Земля полнилась летним смехом. Вдоль дороги пышно, роскошно зеленели деревья, на полях волнами колыхалась пшеница, цвели розы, и в воздухе яркими клубами проносились птичьи песни.
В праздничный вечер все залил сверкающий свет луны. Над полями метался ветер, стихая мало-помалу, сменялся полной тишью и поднимался опять. Деревья кланялись и приседали, пшеница колыхалась, как девичья юбка. Блестели звездочки, очень низкие, очень смутные, очень нежные, и над всем царил могучий и победный запах созревания, запах плодородной земли.
В волосах у Мэйзи сверкала зеленая лента, и в душе ее распустилась весна. Анна с черными смеющимися глазами, с черными блестящими волосами, причесанными так гладко, что они отливали синевой, казалась ей самой красивой из всех собравшихся тут женщин. А вообще-то каждая была на свой лад хороша.
Щуплый морщинистый скрипач выглядел таким хрупким, что и скрипочка его едва ли могла издать мощные и бодрые звуки, но рядом с ним возвышались гитарист и музыкант, игравший на губной гармонике, — крепкие, умелые ребята. Посредине площадки встал распорядитель танцев. Танцоры выстроились восьмерками. Грянула музыка. Среди танцоров были молодые девушки и парни; шустрые, смешливые, ярко одетые, они танцевали ладно, оживленно перешучивались. Большинство же составляли мужчины и женщины средних лет — тоже молодые, душой во всяком случае. Они плясали лихо, пригибались на ходу, мотали юбками. Круг за кругом выписывали они сложный рисунок танца, и в конце каждой восьмерки мужчины вскрикивали так, что стыла в жилах кровь. В сердцах бушевало лето, самый разгар лета, бурливого, как прибой.
Замелькали друг за другом летние дни. Жара вибрировала, как огромная наковальня, и над спелой пшеницей мерцало горячее марево. Или внезапно прорывался ливень, громадная сверкающая сеть дождя. Ночи, великолепные, благоуханные, — ветер, звезды и далекое, раскатистое кваканье лягушек. Синими ночами Джим и Анна сидят у двери, и тела их, как броня, сковывает усталость; Анна прислонилась затылком к верхней ступеньке крыльца, на коленях у нее лежат цветы, и она осторожно прикасается к ним пальцами, словно боится, что они могут исчезнуть; Джим попыхивает трубкой и гонит от себя докучливые мысли, старается сосредоточиться на настоящем, не на том, что было и что может произойти. На полях лежит туманно-серебристый лунный отблеск; в темноте густыми тенями проступают купы цветов. Сидят они долго, потом Анна смеется каким-то странным, невеселым смехом, встает и входит в дом. Джим поднимается вслед за ней, вытряхивает на плющ золу из трубки и последним, медленным взглядом окидывает ночь и землю. Иногда Мэйзи смотрит, как они сидят, и золотую дымку, окутавшую ее сердце, пронизывает острый укол боли; но дни так торопливо сыплются один за другим, и их поток смывает это ощущение.
