Летели из рам!
Утверждай,
Что вовеки пребудут нетленны
Все картины,
Где краски и кровь пополам!
Мы реальны, как цвет,
Как простейшая гамма.
Жизнь позирует нам
От темна дотемна.
Только смерть -
(Эта слишком конкретная дама) –
Притворяется,
Будто абстрактна она…
Громче музыка –
Музыка света и славы! -
Мы всегда
Этим трубам
Внимаем всерьёз.
В нашем деле
Ни прибыли нет,
Ни забавы:
Смотрим,
Слушаем,
Терпим.
До боли,
До слёз.
…И уходит
В бессмертье
Кто храбрее
И старше;
Кто в труде исступлённом
Был грешен
И свят.
Он боец.
Он вернётся.
Военные марши
Всё гремят
и гремят…
Всё гремят и гремят…
Понимаю, что «Песенка о Пиросмани» Окуджавы, посвящённая художнику Николаю Грицюку, не пойдёт в сравнение с этим стихотворением. Не удивительно: Булат был поэтом, а Магалиф всего лишь стихотворцем. Но я ему остался благодарен: он открыл мне чудесного художника.
* * *
О Николае Николаевиче Асееве (10 июля 1889 – 16 июля 1963) мне рассказывал Станислав Рассадин. Асеев опекал молодых поэтов. Хвалил Соснору, Ахмадулину, Вознесенского. Особенно покровительствовал Юрию Панкратову и Ивану Харабарову.
Два этих последних учились в Литинституте, увлекались поэзией Серебряного века и выступили в печати со статьёй против традиционной поэзии. Они противопоставили ей оперённое «новой» рифмой четверостишие одного из них – Панкратова:
Зима была такой молоденькой,
Такой весёлой и бедовой.
Она казалась мне молочницей
С эмалированным бидоном.
Позже критик Бенедикт Сарнов будет высмеивать это четверостишие, спросит: «Вы когда-нибудь видели у молочниц эмалированные бидоны? Скажете: пустяк? А я отвечу, что это отсутствие интереса к реальной жизни, пренебрежение реальностью ради поэтического фокусничанья». Я пересказываю Сарнова своими словами, но смысл его высказывания передаю точно.
Но Асееву такие стихи нравились, и он носился с ними, как с писаной торбой.
Особенно, рассказывал Рассадин, они увлекались стихами Пастернака, с которым познакомились и который их хорошо принял, похвалил их стихи. Но, когда потребовали отречься от мэтра, они сделали это, не задумываясь. И, мало того, чуть ли не с благословения самого Пастернака, которому поведали, что отрекутся от него, хотя и не перестанут любить его стихи. «Что ж, – понимающе сказал Пастернак, – у вас ещё жизнь впереди». Окрылённые его пониманием, они перешли с пастернаковской дачи на асеевскую, поставили на стол бутылку водки и рассказали хозяину дома об удачно проведённой ими операции. «
