– У одного города, доча, есть прекрасный девиз: «Равновесие в доме – мир вокруг». Папа считал это изречение выражением высшего человеческого благополучия, и я тоже так считаю. Счастье, когда твоя душа согласна с миром, а мир – с тобой, правда же? Но равновесие в мире, к сожалению, не так прочно, как бы нам желалось. Оно балансирует на грани, а иногда шатается. Вот в такое зыбкое время меня с папой и многих других выслали из родных мест на Север.
– Вас приказала выслать недобрая личность. Я знаю, кто это. Это Сталин. – Изочка помолчала и добавила: – Иосиф Виссарионович.
– Давай-ка спать.
– Бабушка Нины Гороховой говорит, что Сталин был плохим, возомнил себя вместо Бога. А новый правитель Хрущев Никита Сергеевич хороший и скромный, поэтому нарочно запрещает вешать везде свои портреты. Нина мне по секрету сказала.
– Мир, доча, состоит из разных людей – хороших, добрых, скромных, властных, коварных, злых, с этим ничего не поделаешь. – Мария вынула из прически шпильки и помотала головой, разливая по плечам мягкие, дымчато-рыжие волны. – Но страшно, если коварным и злым удается добиться власти. Их власть такая же, как они сами, и стремится управлять больше не действиями народа, а душами. Лезет в них, ржавит, червоточит… Большинству граждан в конце концов начинает казаться, что власть всегда и во всем права.
Мария резко повернулась к Изочке и взяла ее за плечи:
– Я хочу, чтобы ты запомнила: мы с папой не виноваты перед теми, кто сделал нас несвободными. Мы никого не обманывали, не предавали и ни к кому не испытывали вражды. Ты мне веришь?
– Верю… А скажи…
Руки Марии соскользнули с Изочкиных плеч.
– Ты собиралась задать один вопрос. Все, теперь – спать.
Мать и дочь долго лежали без сна, молча переживая каждая свое.
Мария недооценила настойчивый в поисках ответов детский интеллект, обостренный ранним постижением человеческой смертности. В смятение привели Изочку проблески прозрения, внезапные и ошеломительные в силу новизны. Пополнив копилку маленького опыта, мамина притча заронила ощущение близкой потери. Словно остатки чего-то простодушного и беспечного в Изочке, намереваясь покинуть ее, прощально взмахивали лазурными стрекозьими крыльями. Наивное убеждение в незыблемости затверженных в школе истин исчезало в столкновениии с реальным миром. Попеременно хотелось либо зарыться, подобно страусу, в песок и не знать изъянов жизни, либо очертя голову решительно кинуться в холод тяжких знаний. Открытие противоречий между тем, о чем люди говорили во всеуслышанье, и тем, о чем шептались наедине, подстегивало работу пытливого ума. Строение взрослого общества казалось громоздким, сложным, как нелепый агрегат по сохранению равновесия, сооруженный бездарным конструктором. С трудом держась на глиняных ногах, несуразный колосс отбрасывал на Изочку и Марию нечто вроде колючей тени. Тень была подвижная, неуловимая, не имела названия и не поддавалась определению, она сгущалась от неприязненных взоров и слов в спину. Изочка чувствовала, что эта тайна темнее и запретнее правды о загадочных отношениях мужчин и женщин. Может, сродни болезненной теме смерти.
