Изочка прижималась к маме с зажмуренными глазами и целую минуту не думала ни о чем. Но истекала эта пустынная капля времени, и в голове возникало видение: тонкие руки тщились защитить от ударов искаженное мукой, залитое кровью мартышечье лицо, в изумленных глазах стыл ужас. Страшный удар рубил на высокой ноте прекрасный и беспомощный звук…
Спотыкаясь о половицы, Изочка слепо слонялась по комнате. Встревоженная Мария решила, что дочь захворала, велела лечь в постель. Мяла живот и спрашивала:
– Тут больно? Или тут?
А в Изочкиной голове откликалось: «Коле больно!.. бо-о-ольно!..» и трясло как в лихорадке. Безысходный ужас – Колин, свой, Гришкин – вырвался наконец в громких рыданиях. Мария не делала попыток остановить приступ, и спазмы плача пополам с сумбурными воплями, не встречая сочувствия, утихли сами собой.
– Успокоишься и расскажешь в чем дело, хорошо?
Невозмутимость Марии подействовала на Изочку отрезвляюще.
– Хо-оро-ошо, – захлебываясь слезами, пролепетала она.
Мария ждала. Через некоторое время дочь отвернулась к стене и заставила себя выговорить косным языком:
– Мне… ночью плохой сон приснился.
– Ну-ка, расскажи, что за сон!
– Плохие люди… убивали хорошего человека… а я стояла, смотрела и ничем не могла помочь. Он кричал: «Больно, больно…», и у меня разрывалось сердце… Во сне же иногда бывает не как понарошку…
Мария, кажется, поверила. Намочила носовой платок и положила на разгоряченный лоб Изочки. Мягкие губы коснулись щеки.
– Спи, доча… Хочешь, я спою тебе папину песню о янтаре?
– Хочу…
Изочка уснула, а среди ночи ей то ли послышался, то ли приснился чей-то отдаленный крик, и сон улетел.
На стене играли полосатые, как лучи под памятником, блики лунного света. Изочка зарыла голову в подушку. Вместо Колиной обезьяньей мордочки в глазах замельтешило белое от страха Гришкино лицо: «Не надо… Не надо!.. Папаша изобьет меня… изобьет… изобьет…» Отчаяние, гнев, стыд выбились в подушкин пух с новым задавленным плачем.
Как теперь радоваться первым урокам и пятеркам, по-прежнему есть, гулять, спать? Как жить с болью убитого Коли и жалостью к живому Гришке… с ненавистью к хулиганам – с этой огромной, гнетущей, черной ненавистью, что пришла вдруг на смену ужасу?
Если жалость – сестра любви, то чья сестра ненависть? Сестра зла?..
Изочка плакала болезненно – жалостливо и злобно; плакала наедине со своей маленькой душой, долго и непривычно тихо – впервые не для того, чтобы разбудить Марию, а наоборот, – чтобы не разбудить. Тяжкая ненависть понемногу растворилась в слезах, вылилась с ними, и горлу стало легче дышать.
