Милиционер принялся разворачивать салфетки с трепетом и волнением ребенка, разворачивающего новогодний подарок.
Я пискнул:
– Не надо…
Мой страх милиционер принял за подтверждение своих догадок и принялся разворачивать каждую складку с каким-то совсем уж иезуитским наслаждением. Я наморщился, кожа горела кремлевской звездой. Милиционер торжествующе приподнял последнюю складку. Я зажмурил глаза. Наступила гробовая тишина. Даже прилетевшие с юга грачи перестали трещать и уставились на нас.
– Это что? – глухо донеслось из самых недр милицейского организма.
Я раскрыл глаза. Милиционер рассматривал свои слипшиеся пальцы.
– Это… это крем для загара, – выпалил я. – Я часто загораю… – Я даже ткнул пальцем в свое лицо.
Милиционер дернул головой, моргнул, бросил салфетки на асфальт, отер пальцы о китель, опомнившись, принялся тереть то место на кителе, о которое отер пальцы. И какими-то рывками пошел прочь.
На этот вечер у нас с мамой был запланирован поход в театр. Чтобы избежать катастрофы, я сказался больным и остался дома. Мама пошла в театр без меня. Пока я мазал физиономию кефиром, эффектный пожилой господин угощал маму шампанским в театральном буфете. Пожилой господин оказался доктором наук и после спектакля пригласил маму в кафе. Они подружились, и мама перестала уделять внимание моей бледности. Теперь в солярий ходить не нужно, разве что ради встречи с Нефертити.
Попасть на Новодевичье кладбище
Черные, реже красные и серые. Крепкие устойчивые и хрупкие покосившиеся. Совсем редкая находка – деревянные, таких всего несколько. Многие увенчаны мраморными изваяниями, некоторые оформлены барельефами, попадаются скульптуры в полный рост, но абсолютное большинство украшено простыми фотографическими портретами. Красавицы и дурнушки, бравые вояки, покорители Арктики, интеллигенты-очкарики внимательно смотрят из своих овалов. Вдруг в глаза заглядывает восьмилетний мальчик в матроске. Его белобрысая головка обрамлена в стекло в середине белой мраморной плиты. Под фотографией мальчика вырезан кораблик и написано «Володенька». Я опускаю глаза, иду скорее прочь от Володеньки, от его мамы, пережившей сына на 43 года, и от папы, смерть которого совпала с годом апогея репрессий. Нет, Володенькин папа не был расстрелян, умер сам, иначе лежал бы не под белым камушком, а где-нибудь на дне безымянной ямы. Повсюду лесом стоят могильные плиты, памятники и изваяния. Я на Новодевичьем кладбище, месте упокоения советской элиты.
