Когда стройка завершилась, брат купил «Хускварну» на бензиновом движке и принялся разделывать на короткие чурбачки сложенные штабелем круглые и квадратные в сечении пиломатериалы, недавно составлявшие кров его детства. Когда бревна, доски и брус превратились в кучу дров, брат развел костер, что на пять метров не подойдешь. Соседи орали, боялись, что их хозяйственные и жилые строения от педиковского пламени займутся. А брат только подбрасывал и курил одну за другой, и угли отгребал, чтобы мясо на них жарить, зернового откорма, новозеландское.
После катания брат упросил пойти с ним в клуб. Он почему-то стеснялся и сто раз повторил, что клуб хороший, все будет прилично, ко мне никто не пристанет. Если я сам не захочу. На этих словах он подмигнул. Забавная черта его сексуальных соплеменников считать всех своими брата не обошла. По их мнению, все мужчины на свете являются тайными женоненавистниками, которые просто еще не решились, не поняли своего предназначения.
Я согласился, и той же ночью перед нами разверзся грохочущий интерьер, набитый протеинными, пропеченными ультрафиолетом, подернутыми потом мужиками. Я ощутил себя на кухне, где разом готовятся многие килограммы ростбифа. Я не вегетарианец, но к горлу подкатило. Все время приходилось улыбаться и отводить глаза. Но я не раздражался, скорее мне льстило. Может, брат и прав – в каждом что-то кроется. Впрочем, никакого желания не припомню, скорее усталость.
На сцене плясали атлеты в маленьких трусах, и брат совал в эти трусы мелкие и среднего достоинства купюры и хихикал совершенно по-бабьи. Танцуя, он производил телом сценические, немного, на мой взгляд, устаревшие движения, раскрывая рот в унисон песне. Я вспомнил, что когда он еще жил с нами, то увлекался Майклом Джексоном.
Чернокожий, ставший белым, завораживал брата, и он начал одеваться под Майкла. Сшил узкие черные брюки, раздобыл туфли, шляпу и белые носки и однажды вечером показал нам с матерью номер. Позвал нас в свою выгороженную возле кухни комнатушку.
В сумраке горела только настольная лампа. Она была обернута тряпкой и давала приглушенный, таинственный свет. Прямо перед нами, в вывернутой позе, согнутое колено, лицо в профиль, палец к шляпе, стоял брат.
Точнее Майкл.
Мы сели на приготовленные табуретки, и Майкл включил кассету. Не успел Майкл в магнитофоне запеть, как Майкл перед нами раскрыл рот и не закрывал его на протяжении всей музыкальной композиции. Он и прыгал, и подбрасывал бедра, и жонглировал воображаемым микрофоном, и скользил «лунной» походкой. Мне тогда очень понравилось, а мать вздохнула и сказала: «Лучше б, сынок, я тебя не рожала».
