Перед моим приездом закончили обставляться. Интерьер, как теперь принято, сплошь натурален – тесаный и полированный камень, кавказский и американский дуб, фаянс, шелк, кожа, латунь, хрусталь, выдержанные напитки в тяжелых сосудах.
Всего, правда, многовато. Подушки такие пышные, что проваливаешься, диван столь огромен и широк, что, если на него залез, слезать не скоро захочешь – уж очень хлопотно, мебель такая пузатая и разукрашенная, будто сейчас все тумбы и буфеты распустятся и из них вылупятся цветы и существа, дверные ручки витые, но этого мало – на них еще и узорчик выгравирован.
И цветы свежие повсюду.
У меня одноклассница сразу после выпускного за мента вышла, а через два года мы ее хоронили. Неосторожное обращение с оружием. Скорбящие, правда, шушукались, что это он ее в состоянии опьянения. Так вот, у той одноклассницы на гробе столько же цветов было, гора.
Брат увлекся картинами. Не рисованием, покупкой. С гордостью и некоторым волнением обратил мое внимание на несколько обширных плоскостей под жирным красочным слоем. Мне очень понравились шикарные рамы, а ему – толщина мазков. И высокая цена. Я не знаток, но, по-моему, его надули.
Мне почему-то стало жалко брата, и я принялся его хвалить. Тонкий вкус, умение вести дом. Я не льстец, мне ничего не перепадает. Просто хотелось что-то хорошее сказать.
Брат на мои комплименты отреагировал по-своему. Сказал я, например, что кресло в кабинете очень удобное, а он ответил, что это не кресло, а помойка, и он его вчера купил, а завтра выбросит. И вздумалось мне поспорить, мол, чего же в этом кресле такого плохого, очень хорошее кресло, а брат стал кричать о его полной непригодности и вдруг схватил устричный нож и принялся кресло пырять, а потом вызвал уборщика, и тот избавил нас от мебельного трупа.
После этого я старался ничего не отмечать. Можно было бы воспользоваться этим свойством брата в борьбе с какими-нибудь недругами из обстановки, но ничто меня не раздражало, ничьего разрушения я не жаждал.
Впрочем, один враг у меня все-таки завелся. И какой.
Расположенный в так называемой обеденной зоне, составленный из ониксовых плит, лежащих на монументальном основании, настоящий могильный памятник, громадного размера стол явно был предусмотрен для еще куда большего помещения, чем трапезные просторы брата.
Сдвинуть стол было невозможно, а устроившись за ним, хозяин или гость обязательно упирались спинкой стула или в бар с крепким, или в буфет с хрусталем, или в комод с фарфором, или в панорамное окно. Если во время приема пищи требовался нож, стакан или новая бутылка, одному из нас непременно приходилось выбираться из-за этой глыбы, задвигать стул, доставать необходимое, а затем снова протискиваться на свое место.
