потерпели обидное поражение.
Третий посадник, Твердислав Михайлович, так на Совет и не пришел, и никто, видно, не посмел нарушить его воли…
Словно держа строй, сидели рядом, один за одним, трое старых тысяцких. Степан Твердиславич знал, что единство их обманчиво: Якун Намнежич, бывший тысяцким одновременно с его отцом в последнее его посадничество, слыл да и был старым другом семьи Михалковых; Семен Емин, только год и походивший тысяцким, не жаловал посадников вообще, а уж Степана Твердиславича тем паче; Вячеслав, лишенный своей должности за два года до избрания Степана, хотя двор его и был разграблен тогда во время смуты, зла на сограждан, в том числе и на Твердислава, не держал.
Что же касается сильного и грозного тысяцкого Бориса Негочевича, то он, после смещения и избрания на его место Никиты Петриловича, бежал вместе с посадником Водовиком под сильную руку Михаила Всеволодовича Черниговского, а, вернувшись, через два года предался ордену и воевал с ним псковский пригород Изборск. Так что ему не только на Совет Господы, но и в самый Новгород путь был заказан.
Вот и собралось сегодня на Совет всего восемь человек, не считая отсутствующего князя Ярослава Всеволодовича, который заперся у себя на Городище, и уже семь дней как о нем ни слуху ни духу — с тех самых пор, когда пришло известие о несметных полчищах поганых, окруживших Торжок. «Ко времени занедужил», — говорили новгородцы. Приглашены были, правда, еще четверо кончанских старост от каждого из новгородских концов. Двое с Торговой стороны Волхова — от Плотницкого и Славенского концов, и двое с Софийской стороны — от Неревского конца богатых и знатных и Людиного, или Гончарского. Но они что-то задержались, ожидая, наверное, друг друга, и только сейчас послышались их громкие голоса и ржание коней.
Трое из кончанских старост были люди бывалые, многое повидавшие на своем веку. Староста же Людиного конца Матвей, совсем еще молодой, почти отрок, избранный согражданами за необыкновенную смысленность, впервые был на Совете Господы и с откровенным любопытством рассматривал владычную палату с ее пышным убранством, так не подходившим, казалось, ее смиренному хозяину.
Между тем, словно желая помешать говорить посаднику, владыка произнес тихо, но его хорошо услышали все:
— Гибнут сыны и дочери наши в обложенном погаными Торжке, гибнут в огне и сече. Господь разве не заповедал нам помогать ближним своим, а паче страждущим? Торжок — наш пригород, единое с нами тело, плоть и кровь наша, — сказал и скорбно замолчал.
