Но как ни темна она, все же не лишена своеобразной чарующей прелести.
Выйдешь за околицу — там луга начинаются. Их прорезает извилистая речка. На горизонте виден лес.
На скошенном лугу неустанно трещат кузнечики. В ближайшем болотце лягушки квакают–заливаются. Выпь плачет. Скрипят коростели. А над всем этим, все в ярких звездах, темно–синее небо огромной чашей опрокинулось.
На лугу, среди ивовых кустов, пылает костер. Над ним котелок подвешен: картошка варится.
Кругом костра сидят и лежат мальчуганы лет от девяти до двенадцати. Возле них — и дальше по лугу — стреноже- ные лошади траву щиплют, похрапывают.
Мальчуганы болтают, смеются.
Один лежит, в худой зипунишко завернулся, ручонки за голову закинул, лицо все в веснушках, как яйцо сорочье пестрое, волосенки рыжие всклокочились, а глаза — большие, серые, вдумчивые — почти не мигая, в небо уставились.
— Эй, Гришутка, что ты лежишь молча? — толкнул его сосед. — Аль опять звезды считаешь? Много ли насчитал- та?
Кругом смех.
— Не трошь его. Вот мы картошку–то съедим, а он пущай звездами закусывает, потом расскажет нам, вкусны ли.
— Я, братцы, жду, скоро ль месяц взойдет.
— По что он тебе занадобился?
— Как по что? Митька, аль ты не знаешь, что как месяц взойдет, то русалки на воде выплывут, вот он и пойдет с ними купаться.
Все опять засмеялись. А Гришутка хоть бы пошевельнулся. Заговорил потихоньку, но скорее сам с собой, чем с ребятишками:
— Вот теперь уж махонький серпок от месяца остался, а куда остатний–то девается? Вон звезда, какая она есть, такая и останется, и сонце тож — взойдет шаром, шар и закатится, а луна, вот тебе, то растет, то убавляется.
— Вставай, дурной. Луна–то убавится, а на новый месяц и опять нарастать начнет, а вот как картошка у нас в котле убавится, так уж и не прибавишь, нет! Брюхо–то у тебя подведет. С дому–то, чать, голодный пошел? Чего там у твоей матки–то есть? Бобыли! — сочувственно–презрительно сказал положительный Вася.
Гришутка встал, и, по тому, как он принялся за картошку, видно было, что брюхо у него и вправду не очень–то напихано.
— Слышь, Вась, а куцы ты находку–то свою подевал? — спросил шустрый непоседливый Сережка.
— Сестре подарил. Я не девчонка, чай, чтоб шелковым платком голову повязывать.
— А и красив же платок, братцы-ы! Вот только жаль, что шмат порядочный оторван, а то и барыня не побрезговала б.
— Ничего, матка заплатала, а Грунька подыспод рва- ный–то конец подкладывает.
— А что, ребятушки, — не молчалось Сережке, — долго ли еще по нашим местам страшный барин будет шманатца?
