Все понимаю — трудно ожидать от первой вещи юного автора, что в ней прорежется индивидуальность или самостоятельная манера. Нет, гладковато, усредненно, привычно. Так, подробный пересказ биографии героя. Но вдруг сквозь сухую скороговорку пробился свежий по описанию эпизод — про шалости Каховского в занятой французами Москве. А потом снова сухое безличное изложение — до романа Каховского с Софи Салтыковой.
Тут я понял, в чем дело. Мальчик раскрепощается только тогда, когда у него достаточно материала. А иначе фантазию свою сковывает… Потому как раз боится рисковать и не порет отсебятину, что не нагл. А не нагл потому, что образован. Это закон: без авторской полуграмотности, заметил я, читая современные поточные вещицы по истории, бойкое письмо встречается редко.
Но уж роман Каховского с Софи Салтыковой Андрюша изложил и бойко, и весело.
Что понятно — знает книгу Модзалевского «Роман декабриста Каховского» (брал у меня, и замечу не без тщеславия собирателя, в давнее время я за эту книжку отдал всего трешку).
Тут уж Андрей раскрепостился. И юмор, и легкая ирония появились. Ну прямо тебе рыцарский роман. Герою двадцать шесть лет, барышне восемнадцать.
Смоленская тихая деревушка. Герои гуляют при луне. А вот уж лунная дорожка на глади пруда, и рыцарь наш, восхищенный и лунным светом, и, конечно же, барышней, сжимает ей руки — ах, не могу более переносить — закрывает лицо ладонями, вскрикивает (ведь он поражен именно в сердце, а это больно) и убегает.
А барышня-то, Софья Михайловна Салтыкова, считает, что сердце Пьера чисто, как кристалл, и в нем так легко читать.
Тут Андрюша, на мой взгляд, неплохо придумал — он перебивал авторскую речь выдержками из писем Салтыковой.
И вот она в упоении, вот она протягивает Пьеру дрожащую руку, и он прижимает ее к своим губам и покрывает радостными слезами, и «я пылала уже очень сильным огнем».
И вот снова лунный свет, и дорожка на глади тихого пруда, и «мы шли только вдвоем, при свете луны, очень смущенные, не зная, что говорить».
Раннее солнце пробивается в окно, его лучи залили стену, «я была в упоении, я видела во сне Пьера и проснулась еще более безумно влюбленной в него» (черт побери, прямо тебе «я на земле, где вы живете и ваши тополя кипят»).
Странное дело, Андрей так забавно и трогательно это описал, что я вовсе забыл, что через год Каховский выстрелит в Милорадовича и Стюрлера.
А потому что «смерть без вас мне благо. Ваше молчание остановит биение моего сердца».
