Эти сферы замкнуты, они не сообщаются — четкое понимание утром, когда работа закончилась.
Как бы волшебная смена наряда: ты надел халат, свою спецовку, вроде водолазного костюма, и ты будешь погружаться в волны страдания, в вопли боли, в завалы навоза; но ты снял спецовку и перешел в другую сферу, а там-то, мать честная, голову кружит ранняя весна, и все замечательно, и ты волен.
Именно это чувство свободы залило меня в конце первого же дежурства, и оно так и не прошло. Надо сказать, что после института каких-то особых медицинских устремлений не было — не прибивался ни к науке, ни к хорошей клинике. Поехал туда, куда послали — а послали сюда, в районную больницу. Плыл, можно сказать, по течению. Нет, кузнецом своего счастья я никогда не был. Не ковал свое железо ни пока оно было горячо, ни остывающее. Меня послали — я поехал. У меня и жилья-то не было, а здесь обещали резво дать комнатеху. И что удивительно — не обманули. И дали, и резво.
Тут еще одна причина, почему я осел на «Скорой». С юности у меня было непонятное самому рвение — но не к учебе, а к вольному чтению.
Вот бы мне лежать весь день и читать — это, в моем понимании, и есть счастливая жизнь. И «Скорая помощь» такую возможность предоставила. Даже при работе на полторы ставки у тебя после суточного верчения есть два свободных дня. И лишнее брать на себя не буду — к чему лукавить! — мою жизнь определили именно эти свободные дни, а не только польза, которую я вроде бы приношу.
Когда за много лет привыкаешь, что у тебя есть вольные дни, сесть на ежедневный прием довольно тяжело. Крутиться каждый день — этого я уже не могу себе представить. Хотя все именно крутятся: из тех, кто пришел на «Скорую» со мной вместе, прижился только я.
Правда, тут, возможно, моей заслуги нет. Возможно, просто нервы покрепче, и потому хорошо переношу ночные дежурства. Конечно, это везение: только ты упал на топчан, как сразу заснул. А уж у кого нервы послабее, и кто вздрагивает от каждого звонка и окрика диспетчера, кому мешает бьющий в глаза свет, зимой — постоянное гудение наших прогревающихся машин, летом — жужжание комаров, тот, конечно же, не приживется.
А вот и мой заставленный сараями двор, а вот и серая пятиэтажная коробка.
Дома никого не было — Надя на работе, Павлик, наш двенадцатилетний сын, в школе.
О! Этот многолетний ритуал прихода домой. Никого нет, и можно так это потянуться, послоняться по квартире, принюхиваясь к забытым было запахам родного очага.
