— Нет ничего, — сказал я. Телик не входил в мои планы.
— У людей светская жизнь, и они в классе рассказывают потрясные истории, которые видели именно на голубом экране. А я при этом отстаю от жизни.
— Глянь программу.
Павлик глянул. На счастье, ничего не было.
— На сей раз вы правы, наш фазер.
— Свободны? — спросил я Надю.
— Свободны.
— Ты сегодня прикована к галере?
— Да. Обед на завтра и легкая стирка.
Это и называется — прикована к галере — к домашним кухонным делам. Несправедливость? Да, несомненная. Мы работаем почти одинаково. Нет, я, конечно, больше, я всегда на полторы ставки, Надя же на полторы только летом и в эпидемии гриппа, но все равно много. Так ведь я сейчас вытянусь и буду читать — человек после суток имеет законное право, — а Надя станет двигать галеру, чтоб быт-то не взбунтовался.
Конечно, помогаю чем могу. Хлеб, картошка или что попадется, не шляться по квартире в обуви — вот моя помощь. Но и кормилец, понятно. Но и мозговой центр семьи, понятно.
— Павлик, все уроки сделал?
— Ну, это уж ты слишком. Математика.
— Значит, каждому свое. Ты здесь, но тебя нет. Я у себя, но меня нет.
Я ушел к себе, в маленькую комнату. Я-то им мешать не буду, только бы они мне не мешали.
Шторы не были задвинуты. За окном видна была железнодорожная платформа, фонари горели ярко, и казалось, что платформа — шатер света, со всех сторон окруженный плотной темнотой.
Я подошел к окну. За платформой чернел стол залива. Светила чистая луна, и в лунном свете вспыхивали снежинки на столе залива. Все вокруг — а главное, в моей душе — было спокойно и торжественно. Пришел вечер после суточного дежурства, когда усталость отступает перед близким сном, и душа становится почти блаженной.
Послышался скрежет тормозов, внезапный, как испуг. Я задвинул шторы и включил свет.
И начал читать, так это нехитро рассуждая, что я не так уж и плохо расположился в семейной жизни.
Вот у каждого свои ежевечерние занятия: один делает уроки, другая хлопочет по хозяйству, третий читает. И что удивительно, уважают занятия друг друга.
То, что мы с Павликом уважаем занятия Нади, понятно. Было бы странно, если бы мы их не уважали.
Понятно и уважение к занятиям Павлика — делает уроки, это святое.
Удивляет уважение к моему чтению. Подумаешь, ихний папаша какой-нибудь там ученый, вечерами, значит, усиленно трудится. А нет, папаша гонит себе роман Диккенса, скажем, или Теккерея, или же, как сейчас, читает трактат Плутарха «Об Эроте».
