— Я ему не напомню перед сном, никогда не почистит. Не загоню его в постель, до двенадцати будет читать. Ты посуду за собой моешь?
— Нет.
— Это папа иногда моет за тебя и за себя. Но, правда, это случается редко. Вы не любите конкретных дел, вам бы только поболтать.
— А правда, Павлик, как ты это понимаешь — учитель гоняется за учеником с большим ножом, а потом улетает на небо? — спросил я.
— Это метафора, папа.
— Что-о? — рассердилась Надя.
— Это реализованная метафора, папа, — уточнил Павлик.
— Вот тебе, пожалуйста, — рассердилась на меня Надя. — Вы только болтать умеете. А вот отвечать за свои поступки — это увольте. Вы не бываете неправы, вы всегда правы. Неправы другие родители, другие ученики, начальство, но только не вы. Вы же неуязвимы.
Я с удивлением смотрел на Надю, она раскалялась бы, возможно, долго, но, видимо, ее насторожило непривычное мое молчание, и она, уколовшись о мой взгляд — не исключено, что в нем было и презрение, — вдруг замолчала.
— Значит так, ребята, — сказал я. — Подведем итоги. Делай выбор, Павлик. Первое: молчи, скрывайся и таи.
— Это Борис Григорьевич сказал? — спросила Надя.
— Нет, это Тютчев, Федор Иванович. Можешь думать что угодно, но помалкивать. За мысли тебя покуда никто не осудит. Второе — можешь говорить все, что думаешь. Но за это придется платить. Вызовом родителей в школу, снижением отметок, конфликтами по службе и иными, более скверными неприятностями.
— Педагог! Песталоцци (это Надя подражает мне)! Сухомлинский! (Это уже самостоятельность.)
— Точка зрения мамы тебе понятна. Она нехитра — хочешь жить, умей вертеться. Все! Диспут завершен. В споре, понимаем, вновь родилась истина. Тебе все понятно, Павлик?
— Мне все понятно, папа, — тихо и серьезно сказал Павлик.
В тот же день — а это было перед дежурством — пришел Андрей.
— Вот! — он торжественно положил на стол рукопись.
— Кончил?
— Да!
Он и не пытался скрыть торжество, он сиял — закончен почти полугодовой труд — как же не сиять.
— Поздравляю, Андрюша, — у меня даже голос как бы повлажнел.
Я потрогал рукопись.
— Ого! Уже на машинке отпечатал, — удивился я.
— Да, поспешил, — торопливо, как бы оправдываясь, сказал Андрей. — У знакомого тетя — профессиональная машинистка. Она уезжала в санаторий, потому я и поторопился. Да и недорого.
Я заглянул в конец повести.
— Сто двадцать страниц! — восхищенно сказал я. — Здоров! Теперь вижу — писатель.
— Так я побежал.
— Беги, дружище. Я сейчас же примусь за дело. Завтра дежурю — приходи послезавтра.
