Посланец вернулся со странною вестью: у отца протопопа старого хозяина нет, а сказывают, будто он на колокольне. Пимен Иваныч ничего не сказал на это, оделся и, подходя к собору, еще издалека заприметил под колоколами седую Преподобно-Онуфриеву бороду отца. Ее развевал весельчак — апрельский ветер. Пимен Иваныч поднялся на колокольню. Ветер шибал и озорничал под колоколами. Иван Филимоныч отирал лицо красным платочком, а Мишка-подзвонок, в кубовой рубашке, отливал с колокольни мелкую серебряную дробь. Пимен Иваныч снял картуз и сказал отцу:
— Батюшка, вы зазвонились, а мы заждались вас. Обедать пожалуйте.
— Я уж, Пимушка, ел, — отвечал Холстомеров.
— Где же вы, батюшка, покушали?
— В комнатушечке. Хочешь покажу? Все у меня есть.
Старый хозяин повел молодого в звонарню под колокола. Там увидел Пимен Иваныч отцов благословенный образок — медного Спаса — в уголке, три крашеных яйца и кусок кулича на столе.
Пимен даже попятился.
— Да вы что ж, батюшка, жить что ли, здесь собрались?
— А собрался.
— Как собрались? У вас дом есть. У вас дело. Мы у вас. Как же это?
— А так. Звонить тут некому. Слышал: звонарь-то расшибся? Завтра отпевают. Вот я на его место и пошел.
Пимен отер платком лицо.
— Не шутите, батюшка. Шутка ли, чтó молвите!
— Я не шучу.
Старик пал в ноги сыну.
— Я больше домой не вернусь. Обет дал: с колокольни не сойду.
Пимен побледнел, поднимая отца с кирпичного пола.
— Что скажут-то, батюшка, люди-то что скажут? Согнали, мол, отца в звонари!
— Все уста в одну речь не сольешь. Скажут, что скажут: чужие речи не в переслух.
— Прогневали мы вас, видно!
Тут остановил Иван Филимонович сына:
— Не греши, Пимен. Не было гнева. Время мое пришло. Ну, отвечай мне, не как сын, а как сторонний: Иван Холстомеров добрый был купец?
— Добрый, — пересохшими губами еле вымолвил Пимен Иваныч.
— Умел торговать? Умел дело делать? Умел капитал наживать?
Усмехнулся было Пимен Иваныч:
— Сами, батюшка, знаете, — но еще строже остановил его отец:
— Нет, не знаю. Ты скажи. Тебя спрашиваю. Со стороны скажи.
Он окинул сына взглядом емким, неотступным, и не на слова, а на этот взгляд, твердый и ждучий, Пимен ответил:
— Лабазы. Три лавки. Два дома. Товару на многие тысячи.
— А на сколько? — требовательно прервал старик и, повинуясь его требовательности, сын отвечал, точно о чужом и судимом:
— Подсчета точного не было, но к тремстам близко.
— Так и будет. Капитал в бумагах есть?
— Значительный.
— Верно. Числить не будем. Что ж, этого мало?
