Отец мой! Хохот, начавший было утихать, раскатился опять, громче прежнего. Зажав руками уши, Директор кинулся вон из зала.
После скандала в Зале оплодотворения все высшекастовое лондонское общество рвалось увидеть этого восхитительного дикаря, который упал на колени перед Директором Инкубатория (вернее сказать, перед бывшим Директором, ибо бедняга тотчас ушел в отставку и больше уж не появлялся в Центре), который бухнулся на колени и обозвал Директора отцом, – юмористика почти сказочная! Линда же, напротив, не интересовала никого. Назваться матерью – это уже не юмор, а похабщина. Притом она ведь не настоящая дикарка, а из бутыли вышла, сформирована как все и подлинной эксцентричностью понятий блеснуть не может. Наконец – и это наивесомейший резон, чтобы не знаться с Линдой – ее внешний вид. Жирная, утратившая свою молодость, со скверными зубами, с пятнистым лицом, с безобразной фигурой – при одном взгляде на нее буквально делается дурно. Так что лондонские сливки общества решительно не желали видеть Линду. Да и Линда, со своей стороны, нимало не желала их видеть. Для нее возврат в цивилизацию значил возвращение к соме – означал возможность лежать в постели и предаваться непрерывному сомотдыху без похмельной рвоты или головной боли, без того чувства, какое бывало всякий раз после пейотля, – будто совершила что-то жутко антиобщественное, навек опозорившее. Сома не играет с тобой таких шуток. Она – средство идеальное, а если, проснувшись наутро, испытываешь неприятное ощущение, то неприятное не само по себе, а лишь сравнительно с радостями забытья. И поправить положение можно – можно сделать забытье непрерывным. Линда жадно требовала все более крупных и частых доз сомы. Доктор Шоу вначале возражал, потом махнул рукой. Она глотала до двадцати граммов ежесуточно.
– И это ее прикончит в месяц-два, – доверительно сообщил доктор Бернарду. – В один прекрасный день ее дыхательный центр окажется парализован. Дыхание прекратится. Наступит конец. И тем лучше. Если бы мы умели возвращать молодость, тогда бы дело другое. Но мы не умеем.
Ко всеобщему удивлению (ну и пускай себе спит Линда и никому не мешает), Джон пытался возражать:
– Ведь, закармливая этими таблетками, вы укорачиваете ей жизнь.
– В некотором смысле укорачиваем, – соглашался доктор Шоу. – Но в другом – даже удлиняем. (Джон глядел на него непонимающе.) Пусть сома укорачивает временнóе протяжение вашей жизни на столько-то лет, – продолжал врач. – Зато какие безмерные вневременные протяжения она способна вам дарить. Каждый сомотдых – это фрагмент того, что наши предки называли вечностью.
