Хорошо. Фауст — антизастойный символ. А как с этикой?
Замечательно, что к «Пра — Фаусту» Гете приступил тогда же, когда и к «Вертеру» — после первых двух своих творческих этапов: 1) эпикурейства и анакреонтики в стиле рококо (низ Синусоиды идеалов) и 2) кратковременной реакции на этот «низ» — стихов в духе протестантского учения (верх Синусоиды). Было чему оппонировать! И в «Вертере», «Пра — Фаусте», в других вещах нового, третьего этапа родился Гете–штюрмер. Это вылет с Синусоиды вниз; не зря ж пишут: «Результаты отстаивания идей свободы личности нередко приводили штюрмеров к безудержному восхвалению эгоизма (что позднее неоднократно использовалось в пропаганде идеи «сверхчеловека») (Неустроев).
Замечательно также, что и к собственно «Фаусту» Гете — уже в зрелом возрасте — тоже приступил после разочарования в идеалах верха Синусоиды, в классицизме (называемом «веймарским»), когда его, Гете, «друг у друга, — по его словам, — оспаривали два духа», одному из которых хотелось «опять до мелочей вернуться, — снова его же слова, — к своей первой молодости» (к третьему этапу ее, если быть дотошным).
Меня и Новикову вела одна мысль, когда в «культурном, душевном, духовном двоении» Сальери я в качестве его второго «я» назвал Вертера, а она — «новоевропейца», что в раздвоенном Фаусте. Но дальше я с ней разошелся. Я счел, что вертера в себе Сальери в общем задавил и преступление совершил от имени истошного коллективиста («медиевиста» — сказала бы Новикова). А она — что от имени «европейской индивидуации». Действительно, я акцентирую в Глюке просветительский классицизм второй волны как привлекавший классициста Сальери, не прятавшего этого классицизма. А она — «глубокие, пленительные тайны», схожие, мол, с магическими увлечениями оппозиционера в науке Фауста (хоть еще и до продажи им своей души Мефистофелю, но все же…).
И все же, слава Богу, что я не один нашел сомнительную моральность в пушкинском Моцарте: «Что хорошего в том, что Моцарт полагает людей искусства «счастливцами праздными, пренебрегающими презренной пользой, единого прекрасного жрецами»? Если не лукавить, это ведь проповедь искусства для искусства, вне его нравственности, его пользы для общества?..» Слава Богу. Ибо одно дело, когда музыку реального Моцарта называют демонической, а другое дело — прочесть о персонаже: «Моцарт и есть для Сальери «волшебный демон»” Или: «Но если Сальери — своего рода Фауст, кто же его Мефистофель? Черный человек
