Зато много значит то, что созданный немолодым Шекспиром и понятый юным Выготским Гамлет мучается перед лицом предощущаемой негативною Историей Ближайшего Будущего, а реальному и пушкинскому Моцарту — на любую Историю, на любую огромность плевать. Моцарт творит искусство для искусства и любая негативность для него есть средство для контраста с позитивностью — во имя красоты данного, исчезающего (!) мига, а не какой–то там Истории.
Ну, а тот факт, что Пушкин замысел изменил, ввел мистику и изменил потом и название… Так что из того? Непознаваем окончательный замысел? — Смешно.
ВОПРОС.
Зачем Пушкин придал Сальери черты некой гениальности: потрясающую чувствительность к музыке, ценимую самим Моцартом как исключительная, огромную требовательность к себе и острую, до желания умереть, неудовлетворенность собою, не достигшим сверхчеловеческого качества, как Моцарт?
ПРИМЕР.
С а л ь е р и
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой.
ОТВЕЧАЕТ С. БУЛГАКОВ (1910 годы).
Для Сальери Моцарт есть воплощение творческого гения («священный дар…бессмертный гений… озаряет [Моцарта]). Для Сальери Моцарт то, о чем он [Сальери] тосковал и бессильно мечтал всю свою жизнь («гений — не в награду любви горящей, самоотверженья, трудов, усердия, молений послан»). Для Сальери Моцарт то, что он знал в себе как свою истинную сущность, но бессилен был собою явить. Моцарт есть то высшее художественное я Сальери, в свете которого он судит и ценит самого себя («глухою славой»). Сальери присуще подлинное задание гениальности, ее жажда, непримиримость ни на чем меньшем. Вот отчего Сальери ошибается, клевещет на себя, говоря: «я счастлив был: я наслаждался мирно своим трудом, успехом, славой»; такие люди неспособны ни к счастью, ни к мирному наслаждению («и часто жизнь казалась мне… несносной раной»), такие неспособны к наслаждению, которое явилось бы только признаком упадка и застоя. Гениальность Сальери — чисто отрицательная, она дана ему лишь как стремление. Этот подвижник искусства, ремесло поставивший ему подножием, в действительности хочет только одного — быть Моцартом, тоскует лишь о Моцарте, и он в каком–то смысле есть Моцарт, даже более, нежели сам Моцарт. В Сальери чрезвычайно обострена сознательность и честность мысли: он ясно мыслит, много знает. И он не может не знать, что его восторги, вдохновения, его искусство — только зов, только обетование или намек: душа его любит Моцарта, как цветок солнечный луч:
