Виргиния Ипполитовна переехала в дом мужа и началась у нее жизнь незнакомая, странная и даже совсем-совсем чужая для нее.
Чуть наступало утро, первой к ней спешила Федотовна.
— Распорядись, хозяюшка, как и что по дому робить: ночью Субботка отелилась и Красушка вот-вот теленочка принесет. Будем теляток-то выхаживать на семя или на мясо начнем готовить? А еще: пасечник приехал, спрашивает — воск на свечной завод в Томск везти или прямо в собор Казанской Богоматери.
Виргиния Ипполитовна беспомощно моргала глазами, в затруднении пожимала плечами, говорила:
— А уж ты, Федотовна, сама соображай как лучше.
Но такой ответ новой хозяйки не устраивал Федотовну.
— Да ведь как можно? Не хозяйка я. А сам-то, Маркелыч, нравный мужчина, всему ведет счет, каждую соринку норовит в дело пустить.
Оно и лучше бы спросить самого Ефрема Маркеловича, да только где его возьмешь, его и след простыл. Не больше недели просидел Белокопытов возле молодой жены, а потом запряг любимого жеребчика в кошеву и помчался по округе по своим неотложным делам.
А дел у него в самом деле невпроворот: тут школа заканчивается, там церковь под купола вышла, чуть подальше по тракту амбар под казенный хлеб плотники спешно рубят, а в волостном селе земство больницу задумало построить. Разве Белокопытов упустит такой подряд? Не на того попали.
Федотовна с мужем Харитоном поначалу-то сочувствовали новой хозяйке: не обвыкла, мол, не присмотрелась, жизнь научит уму-разуму, зайца и того, сказывают, можно обучать спички зажигать.
Да только эти расчеты помощников Ефрема Маркеловича не оправдались ни на половину, ни на четверть, ни на одну сотую даже. Быть хозяйкой Виргиния Ипполитовна не только не умела, но и не могла. И более того — не хотела, не хотела всей душой.
Ефрем Маркелович, узнав как-то о явно несуразных распоряжениях жены, попробовал с любовью, с осторожностью в голосе, попрекнуть Виру в упущениях. И услышал от нее такое, что язык прикусил:
— А живи сам в доме, не бросай меня по неделям одну. И учти — я тебе не приказчица, а жена. А уж если задумал взыскивать с меня, то взыскивай за учение детей. Только! Что умею, то и делаю. — Виргиния Ипполитовна разволновалась, долго ходила по дому хмурая, с глазами остекленевшими, потерявшими приветливость.
Белокопытов успокоил ее, приласкал, думал, что она поплачет — и конец неприятному разговору, но тут он ошибся. Виргиния Ипполитовна замолчала на целый день, как в рот воды набрала. «Нет, не ошиблись люди, Срубил ты, Ефрем, сук не по себе, — раздумывал Белокопытов. — Шутка сказать «не бросай меня одну по неделям». Да если он будет сидеть возле нее, как возле куклы, разве пойдут у него дела? Разве пятак обернется гривенником, разве гривенник перерастет в целковый? Он не только не сумеет капитал нажить, но и все родительское спустит с рук.
