— Не говори так, Луша! Я снова скоро приеду. Приехать?
— Вольному воля.
Лукерья обдавала Ведерникова своим дыханием, прикасаясь к нему то плечом, то грудью. От нее пахло здоровьем молодого тела, свежевыпеченным хлебом и чуть дымком смолевых дров. Ведерников с трудом удерживал себя от желания обнять ее и поцеловать в сочные малиновые губы.
— А почему ты плакала ночью, Луша? Что случилось? Я так переживал за тебя! — заглядывая Лукерье в глаза, взволнованно прошептал Ведерников.
— Что было, то прошло, — с тоской в глазах сказала Лукерья.
— А почему ты все-таки плакала?
— Не я одна плачу. Многие молодые бабы еще горше меня плачут.
— Почему?
Лукерья тихо, с грустью засмеялась. В ее голосе послышались искренние, ласковые нотки.
— Да потому, дурачок, что не каждая тропка в заветный дом приводит. Случается, идешь в одни ворота, а попадаешь в другие. А бежать назад — дороги нет. — Помолчав, Лукерья с каким-то задором спросила: — Уразумел?
«Она не любит мужа, тяготится им», — подумал Ведерников.
— Уразумел, да не совсем, — проговорил он, намереваясь еще кое о чем спросить ее. Но она опередила его:
— Подумай на досуге, парень. Авось все до конца уразумеешь. Подумай, пока молодой.
— Подумаю, Луша. А скажи: тебе хорошо здесь живется?
— Хорошо бы жилось — не просила бы увезти отсюда.
— Тебя ночью обидел кто-то?
— Ну, много будешь знать — скоро состаришься…
— Я люблю тебя, Луша.
— Не торопись, подумай-ка лучше, той ли тропкой идешь. Ну, вот и готово! Поезжай, Григорий, теперь…
Лукерья заторопилась к печке, где орудовала ее помощница, краснощекая девка-здоровячка Мотька.
— Луша, подожди минуточку! — кинулся вдогонку Ведерников.
Она приостановилась, предостерегающе подняла руку, как бы удерживая его на месте.
— Я приеду, Луша. За тобой приеду, — громко сказал Ведерников, позабыв в этот миг о всякой предосторожности.
— Прощай, Григорий! — Она посмотрела на него с тоской в глазах и, опустив голову, торопливо пошла в сторону шалашей.
Ведерников стоял, ожидая, что она обернется, но Лукерья не оглянулась. «Ну вот и все. Больше мне здесь делать нечего», — подумал Ведерников. Он бесцельно походил вдоль стола и, чувствуя смятение в душе, то и дело оборачиваясь, спустился к своей лодке.
Собрав в два счета палатку, он бросил ее в обласок, столкнул нос с берега, сел в корму и взял весло. Течение подхватило обласок и понесло. С минуту Ведерников сидел неподвижно в каком-то забытьи, словно не знал, куда ему надо плыть. В глазах стояло лицо Лукерьи с выражением тоски, которая, должно быть, тяжким пластом легла ей на душу.
