Двор чудес | страница 39
На товар блудница дивится (ей все это только снится!). Каких тут только прендметов нет! Прендметы старые и молодые, женатые и холостые, прендметы увесистые, прендметы развесистые – на все вкусы и кошельки – есть и по мерке на заказ! На отдельном прилавке даже заморские лежат, но это уж, сами понимате, на любителя.
Вдруг видит – красуется всем прендметам прендмет – лучше его на всем базаре нет! Толст да гладок, горяч да сладок! Кинь вишневую косточку в глазок – пролетит аж до самых ентих-то, да и будет там звенеть день-деньской, славно так: динь-динь, чисто кошель с серебром! Сами же ентих-то что твоя кастрюля с киселем – сам бы ел, да денег жалко!
Тут блудницу купец под бочок – толк!
– Вы, дамочка, видать, в этих делах понимаете толк! Я и сам впервой вижу такой! Да ты не бойся, тронь, слышь, его рукой! А не то – примерь… Ну, что, оценила теперь? А волоски-то, волоски! Та, что мне его уступила, небось уже чахнет от тоски! Ну, тут уж не моя вина…
– А какова цена?
– А по товару! Такие на улице не валяются! – Купец отвечает. – Товар-то уж больно хорош, не могу ж я продать его за грош! Так уж и быть – забирай за сотню!
– По рукам! – обрадовалась блудница, да как изо всех сил во сне хвать монаха по гладкому месту!
– Ой! Ты чего меня бьешь! – взвизгнул монах, да так и подскочил в постели.
– Я тебя бью? – кричит блудница. – Да тебе это приснилось, пьяница!
Монах ей в ответ:
– Полюбуйся лучше на мою задницу! – обернув к блуднице свою ягодицу, алую, что твой маков цвет.
Тут рассказала она ему свой сон. Монаха весьма позабавил он. От этого рассказа собственный его прендмет увеличился сразу аж в четыре раза!
Спрашивает монах:
– Ну а мой-то? Почем на базаре мой-то будет?
Пощупала блудница монахов прендмет впотьмах. И молвила, вздыхая:
– Отец мой, там такие в придачу вручают, когда фунт сушеных сбывают.
– Дочь моя! – объявил монах. – Довольствуйся малым, каковой держишь в руках. Хоть он и не велик, зато уж есть наяву, а не во снах!
Тут стали они жить-поживать, да детей не наживать.
«У ней такая каменная грудь…»
В холодную пору пустеют пляжи французских курортов. В Довилле и Каннах исчезли пляжные наяды, снимавшие летом, как заповедал Бунаротти, все лишнее с себя, оставаясь порой в чем мать родила – а не каждая рождается в рубашке! Сейчас наяды укутаны в пальто и шарфы. И зеваке, тоскующему по летней простоте нравов, остается лишь одно: задрать голову и повнимательней всмотреться в фасады и фронтоны парижских зданий…