— Вы предлагаете натуральный обмен?
— Да! И никто не вешается!..
Сам я повеситься никогда не пытался, но висельников видел… Трубач Чесик Пилевич, с которым мы в одной рок–группе играли, на концерте отошел под соло ударных за кулисы, соло закончилось, ему вступать, а его нет… Сыграли без трубы, стали искать — висит в гримерке на ремне… Почему, из–за чего?.. Нормальный лабух, о суициде и не заикался… Мне подумалось тогда: может, свыше что–либо, зов какой–нибудь — музыкант он от Бога был… Оказалось, не зов никакой, не свыше… Такое все земное — земнее некуда: женитьбу затеял, а невеста, пока мы гастролировали, догуливала свое. И Чесик, прилетев утром — на день всего, только на тот концерт — застал ее с барабанщиком. Не из нашей группы, барабанщиков хватает… Чесик подумал до вечера, как ему быть, и под соло барабана…
Эффектно, в общем…
Лабухи, помню, припухли… Прикол Чесика оценили: прикололся Чесик круто, только что и кому доказал?..
Максим Аркадьевич так, как представлял я себе висельника, не выглядел. Восседал на стуле махиной, в которой жизни на троих, — и я засомневался, что собирался он вешаться.
В доме висельника не говорят о веревке, только, наверно, не в этом доме, где несут черт–те что, и я решил висельника проверить.
— Максим Аркадьевич, дайте веревку.
— Какую?..
— На которой повеситься хотели.
Это его озадачило.
— Я выбросил ее… — проговорил он замедленно. — Впрочем, она в мусоре… У вас странные желания.
— Не страннее ваших… Дайте.
— Ну, пожалуйста, сейчас…
Он неуверенно поднялся, прошел коридорчиком на кухню, постучал там дверцами шкафчиков, спросил:
— Вам ту же самую, или лучше новую?.. У меня новая есть…
С этими словами, с веревками в руках он показался в прихожей, боком к двери спальни, и дверь содрогнулась вместе с косяками: гух! — и подалась в замке, будто кувалдою в нее грохнули!
— Максим! — крикнул Максим Аркадьевич, швыряя мне веревки и закрывая дверь в мою комнату, а в дверь спальни снова «гух!» — и затрещало дерево, а затем словно мешок с песком грузно шлепнулся на пол.
— Да пусти, нет у меня ничего, пусти… — успокаивал Максим Аркадьевич дога, который, похоже, повалил его. — Гость наш захотел повеситься, пускай вешается, тебе–то что?.. К нам Ли — Ли вернется, если он повесится…
Правдой оказалось и то, что говорил он о собаке, и то, что о веревке — одна была перегрызена… Стало быть, и все остальное правда?.. За исключением того, что он Максима дурил, будто я повеситься хочу. Или, может, и это правда?..
