— Что значит «пока еще»? — не утерпел сержант. — Вас суда не судить привели.
— А для чего?
— А для того, чтоб порядок не нарушали. Сколько выпили?
— Да много… — махнул рукой Ковалев. — Вчера, на поминках.
Портупея склонилась над сержантом, зашептал что-то. Сержант качнул головой, записал.
— Работаете где?
— В редакции. В газете.
— Где-где? — сержант оторвался от бумаги.
— Ну, в газете. «Знамя Ильича» называется.
Портупея с рыжим обменялись непонятным взглядом. Сержант протянул Ковалеву лист бумаги.
— Пишите.
— Чего писать?
— Поясните, почему нарушали. Что у вас там было — поминки, что ли…
— Насчет поминок — это я соврал. Так, выпили за субботу.
— Может, вы и насчет редакции соврали? — угрюмо спросила портупея.
— Может, и соврал…
Стражи порядка снова обменялись непонятными взглядами, посовещались вполголоса, рыжий кивнул Ковалеву:
— А вы пишите, пишите…
Ковалев взял непослушными пальцами казенную ручку и накарябал на бланке протокола:
«Поясняю, что вчера вечером выпили с друзьями по поводу приближающейся годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В результате чего, проснувшись утром, вышел на улицу с целью проветриться и попросить прикурить…».
— Вызывай машину, — сказал вполголоса портупейный сержанту.
Ковалев насторожился, поднял глаза.
— Не примут же! — отозвался сержант и — Ковалеву: — А ну-ка, встаньте. Встаньте, встаньте… Закройте глаза.
«Бить, что ли, будут?» — подумал Ковалев.
— Руки вперед, — командовал сержант. — Вперед руки! Приседание сделайте.
Ковалев сделал. И стоял, зажмурившись — не потому, что не было команды открыть глаза, а потому, что сейчас, с закрытыми глазами, все происходящее показалось ему дичайшим бредом.
— Средняя степень, — вполголоса сказал сержант. — И то не тянет… Могут не взять.
— А нам какое дело? — набычился портупейный.
Ковалев открыл глаза, глядел на них и тоскливо думал: «Загремлю в трезвяк. И за что? Хоть бы уж действительно пьяный, а то так, не проспался просто… Вот шеф-то обрадуется!»
Они еще что-то выясняли, звонили куда-то. Наконец портупейный ушел, обиженно нахлобучив фуражку на самые уши. А сержант вдруг поднял бесцветные глаза и сказал:
— В общем, давай иди отсюдова.
— А? — не понял Ковалев.
— Топай, говорю. Как раз поезд пришел. Он на перроне, — смотри, не попадись. Другой раз не выпустит.
— А чего он злой такой? — спросил Ковалев.
Сержант посмотрел на него, как на пустое место. Ковалев поспешил к двери.
* * *
Через несколько минут он был уже далеко от привокзальной площади. Радость его по поводу счастливого освобождения еще не улеглась и он, сидя в трамвае, перебирал от нетерпения ногами — так хотелось поскорее этой радостью поделиться. Трамвай, погромыхивая, уносил его все дальше от центра города, мимо грязных панельных пятиэтажек, мимо пустырей, заборов, луж и мокрых голых тополей.
