— Вот и со мною оказия приключилась… Чего делать-то будем?
Мальчишка подошел ближе, склонился над олененком. В остановившихся глазах лесного жителя матово отражались березы и клочок неба.
— Ты, што ли, его?
— Я… — устало признался Яков Макарович и вынул из ножен широкий охотничий нож. — Освежевать бы надо, дело-то к вечеру… Раз пришел, помогай.
— В сельсовет пойдем, к председателю Солдаткиной.
— Посадит меня Танька. Запрещено ведь оленей бить. Самый наистрожайший запрет на олених и оленят…
— Так и надо посадить тебя, Яков Макарович, — обронил мальчишка не зло, а с большой обидой. — За такие дела по головке не гладят… — Он поправил на плече берданку и зашагал прочь с поляны.
— Куда ж ты, Михалко? Вдвоем бы сподручней…
Мишка остановился, насупил белесые выгоревшие брови и обернулся к старику.
— Вдвоем? Чего вдвоем-то? Живодерничать? А чему ты учил меня, Яков Макарович, когда я принимал твое лесное хозяйство? Или зима у тебя память отморозила?
— Говорю, оплошал. Совсем ошалел седни. Лиходеи завелися у нас, Михалко, и в деревне, и в лесу. Утром следы чужие на мельнице обнаружились, кто-то замком интересовался. А тут через дорогу у Чаешного наткнулся на остатки оленихи… На хищников не похоже. Хищник бы в первую голову олененка отбил. Так что посматривай.
— Я-то смотрю. А вижу тебя. Ты лиходеем стал, Яков Макарович.
Старик удивленно глянул на Мишку, недоверчиво улыбнулся:
— Ты это всурьез? Соображаешь, чего мелешь-то?
— Зачем тогда в лес с ружьем пошел?
— Эко диво! Всю жизнь с ним хожу. Хотел на Чаешном уток… а там… Ну и не до охоты. Лиходеев искать надо.
— Найду, будь спокоен. И про тебя Татьяне Солдаткиной доложу. Она быстро на тебя управу найдет.
— Я вот сейчас уши тебе надеру, чтобы ты знал, как со старшими говорить.
— Не надерешь. Ты теперь не старший, а просто старик. А старший здесь я. Понял?
— Тьфу! — Яков Макарович от бессилия перед этим настырным мальчишкой только развел руками. Это что же получается? Яйца курицу учить начали. И кто? Михалко! Его бывший помощничек и надежда. Да еще страху нагоняет на старика. Со смеху помереть можно. Однако сам Яков тут кругом виноват, и пусть строжится Михалко, пусть обучается на Макарыче власть свою показывать, это ему сейчас по штату полагается — несговорчивым быть, неподкупным, не глядя на дружбу и прочее кумовство. Но для виду старик шибко огорчился, заворчал, даже для куража немножечко испугу показал перед новым лесным начальством. — Выучил на свою голову… Ладно. Составляй акт, тащи его в сельсовет к Таньке Солдаткиной. А олененка я заберу все одно. Хошь верь, хошь не верь, но ненароком я его подшиб. Думал, хищник какой, а тут, ишь, дитя совсем неразумное. Теперь ничего не поделаешь. Да и голодно в деревне-то… Не хуже мово знаешь…
