«Хоть бы косточки мне дали обглодать»,— подумала она. Стоило только попросить, так не только дали бы ей косточки, но и накормили бы досыта — она это знала, но боялась беспокоить господ при гостях, чтобы барин не рассердился.
Наконец кончился и ужин. Ревизор сразу же уехал, а полчаса спустя п оба ксендза уселись в помещичью бричку. Репиха видела, как помещик подсадил каноника, и решила, что теперь самое удобное время подойти к нему.
Экипаж тронулся, барин вслед крикнул кучеру: «Посмей только вывернуть на плотине, я тебе выверну!» — потом поглядел на небо, как бы желая узнать, какова будет завтра погода, и, заметив белевшую в темноте рубаху Репихи, спросил:
— Кто там?
— Это я, Репиха.
— А, это ты? Ну, говори скорей, что тебе нужно: уж поздно.
Репиха опять рассказала все с начала до конца.
Скорабевский молча слушал, попыхивая трубкой, н наконец сказал:
— Дорогие мои, помог бы я вам с удовольствием, если бы не дал себе слова не вмешиваться в волостные дела. Раньше, конечно, было дело другое... а теперь — ни вы ко мне, ни я к вам... Теперь вы мои соседи — и баста!
— Да, я знаю,— дрожащим голосом ответила Репиха,— а все думала, может, пожалеете вы нас... — И голос ее оборвался.
— Все это очень хорошо,— сказал Скорабевский. — Но что же я могу сделать? Слова своего я из-за вас не нарушу, да и к начальнику ради вас не стану обращаться. Он уж и так жалуется, что я его постоянно беспокою своими делами. Что я хотел сказать? Опять вам повторяю, что ничего теперь у нас с вами нет общего. У вас есть волостной суд, а если там вам не помогут, то к начальнику вам дорога так же хорошо известна, как и мне. Вы теперь там даже больше значите, чем я. Это вам не прежнее время, голубушка. Ну! Ступай с богом.
— Спасибо и на этом,— чуть слышно проговорила Репиха, кланяясь барину в ноги.
Выйдя из заключения, Репа отправился прямо в корчму, а не домой. Что же, ведь известно, что всякий мужик с горя пьет. Из корчмы, движимый той же мыслью, что и жена, он пошел к Скорабевским и, как оказалось, сделал большую глупость.
В пьяном виде он не понимал, что говорит, и был чересчур настойчив. Когда пан Скорабевский изложил ему свой «принцип невмешательства», Репа не только пе понял этого в высшей степени дипломатического принципа, но и со всей грубостью, свойственной мужикам, весьма непочтительно выразился о нем, за что его Скорабевский вышвырнул за дверь.
Вернувшись домой, он сам рассказал жене:
