— Что же,— начинает Улановский,— был я тогда викарием, а приходским священником был ксендз Гладыш. Хорошо, говорю: ксендз Гладыш. Тот самый, что перестроил ризницу, царствие ему небесное! Только что кончилась поздняя обедня, я окликаю его. «Что?» — спрашивает он. «Да вот мне кажется, так это не пройдет». — «Да и мне кажется, отвечает, что так это не пройдет». Вдруг смотрим: из-за ветряной мельницы показались войска — кто на лошадях, кто пешком, тут знамена, там пушки... Я сейчас и подумал: «Ого!» А тут уж валят и с другой стороны. «Овцы, что ли?» — думаю. А это не овцы, а кавалерия. Как только эти увидели тех, так сразу же: «Стой!» Вдруг как выскочит из лесу кавалерия, эти сейчас вправо, те влево, эти тоже влево, те — за ними. Видят, плохо дело! Тогда и эти тоже на них! Да как начали стрелять, а тут вдруг из-за горы что-то блеснуло. «Видите?» — спрашиваю Гладыша. «Вижу»,— отвечает, а там уж пошли палить из пушек, из ружей... Эти — к реке, а те не пускают, этот того, а тот этого. То те берут верх, то эти. Шум, гам, дым, а там и в штыки. Только показалось мне, будто эти стали сдавать. Я и говорю ксендзу Гладышу: «А ведь те побеждают». А он отвечает: «И мне кажется, что побеждают». Не успел я сказать, как эти пустились бежать, те за ними, и давай топить, да убивать, да брать в плен... Ну, думаю, конец... Нет, куда там! Вот именно, говорю, ну...
Старичок махнул рукой и, удобнее усевшись в кресле, впал в глубокую задумчивость, только голова его тряслась сильнее обыкновенного да глаза еще больше выкатились из орбит.
Ревизор смеялся до слез.
— Ваше преподобие, кто же с кем дрался, где и когда? — спросил он.
Каноник опять приложил руку к уху:
— А?
— Ох! Не могу, ведь как насмешил!— кричал ревизор, обращаясь к Скорабевскому.
— Не угодно ли сигару?
— А может быть, кофе?
— Ох! Нет, не могу, вот насмешил!
Смеялись из вежливости и почтения к ревизору и Скорабевские, хотя вынуждены были слушать этот рассказ слово в слово каждое воскресенье. Тем не менее все весело смеялись, как вдруг внизу послышался чей-то тихий, боязливый голос...
— Слава Иисусу...
Скорабевский поднялся н, подойдя к ступенькам, спросил:
— Кто там?
— Это я, Репиха.
— Чего тебе?
Репиха поклонилась настолько низко, насколько возможно было кланяться с ребенком на руках.
— К вашей милости пришла, пожалейте вы нас, сирот, не дайте в обиду!
— Оставьте вы меня хоть в воскресенье в покое! — прервал ее Скорабевский таким тоном, как будто она каждый день приставала к нему с просьбами. — Ты же видишь, что у меня гости; бросать мне их, что ли, ради тебя!
