Подошел седенький Угодник в стареньких ризах, обнял мужика и повел в святые ворота. И издали был слышен мужиков голос:
— Ах, Микола Милостивый, какие у вас овсы–то ядреные!
После мужика пришел солдат. Весь простреленный и порублены!. Белая рубаха на нем — в ночь перед сражением чистую надел, чтобы к Богу исправнее явиться — вся в крови.
Спрашивает Судия:
— За что дрался, солдат?
— Так что за Веру, Царя и Отечество, Господи.
— Много ли народу побил?
— Не могу знать, Господи. Куда пуля летит — не видно, а в атаке нешто сосчитаешь?
— Грешил много ли?
— Грехи мои солдатские все перед Тобою, Господи.
— Лежачего же добивал ли?
— Никак нет, Владыка. Мы воины православные.
— Пленных не обижал ли?
— Никак нет. Сам, бывало, не доешь, а ему и хлеба, и каши, и порцию. Ему труднее.
— Начальники к тебе всегда ли были справедливы?
— Всякое бывало. А ты им прости, Всемилостивый.
— Молодец ты, солдат, — сказал Судия и позвал громко:
— Воины мои любезные, Георгий Победоносец и ты, российский витязь, князь Невский Александр. Возьмите же воина сего и отведите с почетом в рай. И двойную порцию ему.
— Покорнейше благодарю, Господи! — воскликнул солдат.
Потом приблизился к Престолу страшный разбойник. Пал он лиц, лицом на землю, и завопил громко:
— Не спрашивай меня, Господи! Тебе все известно! Смердят мои грехи к небу и вопиют о возмездии без всякой жалости! Молю тебя об одном: пошли меня туда, где огонь пожарче и где дьяволы самые свирепые…
Судия же говорит:
— Ведомо мне: был однажды пожар, и в доме, объятом пламенем, осталось малое дитя, еще не умевшее ходить. Не ты ли, разбойник, бросился тогда в огонь и вынес младенца невредимым, окутав его своей одеждой?
— Господи! — вскричал разбойник. — Не засчитывай мне этого дела! Ведь не одна любовь меня толкнула тогда лезть в огонь. Кругом люди стояли. Хотелось своей храбростью пофорсить.
— А почему же имя свое утаил? Почему скрылся незамеченным?
— Да стыдно стало, Господи! Разбойник, душегуб и вдруг. Нет, не милуй меня, не милуй, Всемилостивый.
— А не ты ли после ушел в монастырь, приняв ангельский чин? Не ты ли вериги носил и власяницу? Не ты ли денно и нощно омывал слезами покаяния свою совесть? Не ты ли в схиму постригся и возложил на себя обет вечного молчания?
— Господи! Свою душу я спасал, свою только душу! Но ни одну загубленную мною душу не вернули мои молитвы к жизни. Ничего не весит все мое покаяние перед единой моей злодейской мыслью, Всеблагой!
Тогда спросил Судия громко:
