Тимка старался разглядеть за конной сотней Наталку, стоявшую на пулеметной тачанке, но мешали лошади, и он невольно стал вслушиваться в речь председателя ревкома. Андрей говорил о том, что особенно интересовало Тимку: о гибели конного взвода Гая, расстреле заложников, о Петрове и его связи с генералом Алгиным. Слушая горячую, взволнованную речь Андрея, Тимка снова ощутил жгучий стыд за своих, укрывающихся в плавнях. Вспомнились слова брата: «У нас должна быть своя правда, казачья правда». Неужели же ради этой казачьей правды были расстреляны десятки невинных людей? Тимка не мог понять этого. Терялся он в догадках и о том, что же будет дальше. Ляхи напали на русских, — значит, теперь наши должны тоже бить ляхов. Стало быть, теперь отец и брат могут выйти из плавней… Семенной кончил свою речь.
— Тот, кто пересилит обиду и выйдет из плавней, кто пойдет с нами бить польских панов и добивать наемного бандита — Врангеля, тот никогда не услышит от нас упрека за прошлое. Для тех же, кто останется глухим к нашему призыву, да будет уделом всенародное презрение и позорная смерть. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует коммунистическая партия большевиков и ее вождь Владимир Ильич Ленин!
В рядах казачьих сотен вспыхнуло «ура» и гулко покатилось в другой конец площади. Стоявшая неподвижно толпа задвигалась, закричала, в воздух полетели сотни папах.
Семен Хмель, одетый в полную казачью форму, выехал вперед с обнаженным клинком:
— Пара–а–а-ад!..
Но Хмелю не удалось кончить команду: через конные сотни к трибуне протиснулись трое — пожилой бородатый казак и два высоких молодых хлопца. Все трое были в коричневых потрепанных черкесках и черных папахах. Подойдя к трибуне, старик остановился и снял шапку. За его спиной переминались с ноги на ногу смущенные парни — должно быть, сыновья. К удивлению Тимки, старик стал на колени, морщинистое лицо его еще больше сморщилось, он, видимо, сдерживался, чтобы не заплакать. Сыновья его тоже сняли папахи и, переглянувшись, повалились на колени.
В этот момент Андрей случайно взглянул на Сухенко и вздрогнул от неожиданности. Сухенко впился пальцами в перила барьера и смотрел на старика и его сыновей с такой злобой и ненавистью, что, казалось, вот–вот закричит: «Бей их!» Но Андрею некогда было задумываться над этим.
Он спустился с трибуны и, подойдя к пожилому казаку, поднял его с колен.
— Здравствуй, дядя Остап! Здорово, хлопцы! Да по
дымитесь, негоже казакам на карачках лазить.
