На вокзале никто их не встречал, и, оставив там вещи, они пошли в Кондафорд пешком.
– Интересно, – сказала вдруг Динни, – может ли человек прожить в наши дни совсем без волнений? Могла бы я быть счастлива, живя здесь все время, как деревенские старики? Клер тут всегда томится. Тихая жизнь не по ней. В каждом из нас живет свой бес – живет и не дает покоя.
– В вас я его, кажется, никогда не замечала, Динни.
– Жалко, что я не была постарше во время войны. Когда она кончилась, мне было всего четырнадцать.
– Вам повезло.
– Не знаю. Вы пережили столько треволнений, Диана.
– Когда началась война, мне было столько лет, сколько вам сейчас.
– И вы были замужем?
– Только что вышла.
– Кажется, он провел всю войну на фронте?
– Да.
– Отсюда все и пошло?
– По-моему, только ускорило.
– Дядя Адриан говорил о наследственности.
– Да.
Динни показала на домик под соломенной крышей.
– В этом домике пятьдесят лет прожили друг с другом двое стариков, мои любимцы. Вы на это способны, Диана?
– Теперь – да; я хочу покоя.
Они молча дошли до дома. Там их застала телеграмма от Адриана: Ферз в клинику не возвращался, но Адриан и Хилери, кажется, напали на верный след.
Повидавшись с детьми, Диана прилегла в отведенной ей комнате, а Динни зашла к матери.
– Мама, я должна это кому-нибудь высказать: я молю бога, чтобы Ферз умер.
– Динни!
– Ради него самого, ради Дианы, ради детей, ради всех нас; даже ради меня самой.
– Конечно, если он безнадежен…Мне все равно, безнадежен он или нет. Все это слишком ужасно. Провидение обанкротилось.
– Что ты, детка!
– Слишком уж свысока оно на нас смотрит. Может, и есть какой-нибудь вечный промысл, но мы для него – просто козявки.
– Тебе надо хорошенько выспаться, детка.
– Да. Но это ничего не изменит.
– Не распускайся, Динни; от этого портится характер.
– Не вижу никакой связи между верой и характером. Разве я стану вести себя хуже оттого, что больше не верю в провидение или загробную жизнь?
– Но, Динни…
– Напротив, я стану вести себя лучше; если я человек порядочный, то это потому, что порядочность сама по себе хороша, а не потому, что мне за это воздастся.
– Какая может быть порядочность, если нет бога?
– О моя дражайшая и премудрая мать, я же не говорю, что бога нет. Я только сказала, что его промысл очень далек от нас. Разве ты не слышишь, как он говорит: «Да, кстати, этот шарик под названием Земля – он все еще вертится?» И какой-нибудь ангел ему отвечает: «Конечно, сэр, вертится, и довольно проворно». – «Позвольте-ка, он, наверно, совсем уж мохом порос. Помните, там еще развелся такой микроб… хлопотун…»
