Танцы не входили в программу моего обучения, и все же я выбрал себе партнершу из стайки девушек, уныло подпиравших стенку, и сделал с ней пару кругов; мы старательно наступали друг другу на ноги, при этом она еще и пыхтела мне в правое ухо. Затем я передал ее с рук на руки совершенно не ожидавшему от меня такой подлости мальчику, а сам сел рядом с хорошенькой тихой сероглазой девочкой.
— Слава тебе, Господи, вы не танцуете.
— Нет, — отозвалась она. — Завтра я принимаю послушничество.
— В здешнем монастыре?
В ответ она только кивнула головой, а потом неожиданно спросила:
— Тот мальчик, что так выпендривается, и есть Фицджеральд? Тот, что решил стать священником?
— Да, в понедельник он уезжает в семинарию.
— Вы шутите! Уже через два дня?
— А почему бы и нет?
— Никогда не поверю, что можно вести себя так по-дурацки буквально накануне того дня, когда предстоит ступить на стезю служения Господу нашему, Иисусу Христу.
Я не стал отвечать, не желая ввязываться в дискуссию о поведении, приличествующем перед принятием послушничества.
— А вы, должно быть, Шеннон. Известный футболист, получивший стипендию.
— Ради всего святого, откуда вы знаете?
— Мы здесь иногда говорим о вас, мальчиках.
— Вы что, собираетесь стать монахиней?
— Да. И тут уж ничего не поделаешь.
Я не мог не улыбнуться, услышав такой восхитительный ответ, и мы стали очень мило беседовать, но она неожиданно сказала:
— Наверно, мне пора идти.
— Так быстро! А ведь мы только-только начали друг другу нравиться…
Она вспыхнула, отчего стала еще привлекательней.
— Вот потому-то и пора… Ты начинаешь мне нравиться больше, чем хотелось бы. — С этими словами она встала и протянула мне руку: — Спокойной ночи, Алек.
— Спокойной ночи, дорогая сестренка.
Я проводил ее глазами в тайной надежде, что она обернется. И она действительно обернулась, посмотрела на меня долгим взглядом, а потом, потупившись, вышла из зала.
Я тоже решил уйти, но в этот момент сестры, сидящие на сцене, дружно поднялись при появлении очень старой, почтенного вида монахини, которая, тяжело опираясь на палку, шла в сопровождении молодой монашки. В центре сцены тут же появилось кресло, в которое и уселась старая дама.
Танцоры мгновенно застыли на месте, поскольку то была не кто иная, как сама мать-настоятельница. Ласково посмотрев на присутствующих, настоятельница вполне отчетливо произнесла:
— Не мог бы юный Фицджеральд подойти ко мне?
Десмонд, проворно забравшись на сцену, поклонился, встал прямо перед старой монахиней, чтобы привлечь ее внимание, а потом опустился перед ней на одно колено.
