Он огляделся, не увидел подходящей посуды и выбежал на улицу. Через две избы красовался дом Глазовых, единственных в деревне, державших корову.
На стук в дверь и отчаянный лай собачонки в окно высунулась родоначальница Глазовых. Она опять была в красной кофте. Неприветливо посмотрела на Вадика. Между ними был конфликт из–за несостоявшейся аферы с больничным листом. Как–то в понедельник в одиннадцатом часу утра Глазова степенно пришла за Вадиком: «Сын захворал». А на пышной высоком кровати Вадик увидел непротрезвевшего мужика с явно выдуманными жалобами на боли в животе. Вадик тогда высказался от души, да так от души, что горбунья, секретарша директора, квартирующая у Глазовых и почему–то оказавшаяся в этот рабочий час дома, высунулась посмотреть, кто так по хозяйски шумит.)
— Здравствуйте! Не разживусь у вас литром молока? Соседке вашей.
Глазова неторопливо и неодобрительно оглядела Вадика с ног до головы, пожевала губами. Потом смилостивилась:
— Вынесу. — Она скрылась в доме, а затем прямо из окна подала Вадику холодную кринку с обвязанным марлей верхом.
— Сегодняшнее? Кипяченое?
— Ишь чего! Жива Ведьма–то? Не прибрал ее Господь? '
— Поживет еще. Я деньги вечером занесу.
— Сочтемся! — отозвалась Глазова.
… — Ну вот и молочко! — бодро влетел в горницу Вадик. — Сейчас попьем!.. — Он всматривался в лицо старухи, заметил, что она перевела взгляд на кринку. — Вам надо попить молочка. Сразу сил прибавится! Вот только с посудой у вас… — На столе стоял подобранный с пола стакан. Вадик ополоснул его молоком. — Ну, глотайте, глотайте. — Он приставлял стакан к губам старухи, а они не разжимались. Вадик даже чувствовал сопротивление, и молоко пролилось на одеяло, подушку, намочило рубашку. — Ну, в чем дело? Не хотите молока? Воды? Сейчас!.. — Он помнил, что в сенях стояло ведро, и уже затворил за собой дверь, когда услышал движение в горнице, потом шум падения и вбежал туда: старуха лежала на полу и корчилась в судорогах, будто пыталась ползти к комоду, притулившемуся в темном углу.
— Сейчас, сейчас!.. Ах ты, господи! — Вадик, кряхтя, поднял старуху, уложил на кровать, схватился за шприц, приготовленный на этот случай, и ввел лекарство. Судороги не повторялись, через полчаса полуопущенные веки поднялась, и Вадик, низко нагнувшийся, чтобы заглянуть в зрачки, отпрянул — с такой, показалось, ненавистью смотрела на него старуха. Отвернувшись, нащупал пульс, частый, быстрый: «Пронесло?»
