Но вот два документа из архива, которые показывают, что не все было так радужно в жизни Алексея Александровича. Об этих документах ни словом не упоминается в статьях и некрологах, посвященных Бахрушину, хотя они датированы как раз годом его смерти.
Документ первый — заявление директора Государственного театрального музея А. А. Бахрушина в Замосйворецкую избирательную комиссию (январь 1929 года):
«Считая неправильным лишение меня избирательных прав в текущую избирательную сессию, прошу Замоскворецкую районную комиссию пересмотреть вопрос и восстановить меня в правах, которыми я пользовался за. все время существования Советской власти. Причины, побуждающие меня к изложенной просьбе, таковы:
— Всю жизнь отдав на дело собирания основанного мной Театрального музея, носящего мое имя, я еще в 1913 году принес его в дар Государству, передал всю коллекцию и трехэтажный каменный дом Всероссийской Академии наук.
— Советское правительство, оценив мою деятельность, в 1919 г. присвоило Музею мое имя, включив его в состав научных государственных учреждений.
— Будучи абсолютно лояльным по отношению к Советской власти, я с первых дней революции встал в ряды лиц, активно содействовавших ее укреплению.
— За все 11 лет, состоя на Государственной службе и неся ряд общественных должностей, я ни разу не подвергался ни административным, ни дисциплинарным взысканиям.
— Лишение прав является опорочиванием не только лично меня, но и учреждения, носящего мое имя».
Документ второй — выписка из протокола заседания Замоскворецкой избирательной комиссии от 30 января 1929 года:
«Слушали: заявление гр–на Бахрушина А. А. с просьбой о восстановлении в избирательных правах.
Постановили: лишить».
Представителям «бывших эксплуататорских классов» было отказано в праве принимать участие в общественной жизни страны, даже если они, подобно Бахрушину, с энтузиазмом работали и приносили реальную пользу. Думаешь о том времени и на память приходят строки Бориса Пастернака:
Грядущее на все изменит взгляд,
И странностям, на выдумки похожим,
Оглядываясь издали назад,
Когда–нибудь поверить мы не сможем.
«…А я стал прихварывать, — писал Алексей Александрович весной 1929 года в Париж Плещееву. — Вот уже скоро два месяца, как я заболел гриппом, после которого никак не могу отделаться от общей слабости и какой–то апатии ко всему происходящему кругом меня». Но он продолжал работать — в том же письме сообщал, что вчера закрыл выставку Грибоедова, которую посетило около трех тысяч человек, и проследил, чтобы в его присутствии ее разобрали и разослали чужие экспонаты по принадлежности.
