Страдание — иногда ноющее, иногда кричащее — говорит о том, что состояние человечества никуда не годится. Что-то не в порядке с жизнью, которая полна войн, насилия и трагедий. Тот, кто хочет находить удовлетворение в этом мире, кому хочется думать, что цель жизни состоит в удовольствиях, должен закрывать уши, потому что мегафон боли включен на всю громкость. Три столетия назад французский математик Блез Паскаль переживал за своих друзей, которые, как он считал, избегают самых главных вопросов в жизни. Вот как он характеризовал их — эта характеристика похожа на пародию.
«Я не знаю, кто поселил меня в этот мир, не понимаю этот мир, не понимаю самого себя. Я вообще чрезвычайно мало знаю... Знаю только, что скоро мне надлежит умереть, но об этой самой неизбежной смерти я не знаю ничего вообще. Я не знаю, откуда пришел. И точно так же мне неизвестно, куда уйду. Либо исчезну, либо впаду в руки разгневанного Бога — не знаю, в какой из этих двух областей я останусь навеки. Таково мое состояние, полное слабости и неизвестности. И из всего этого я делаю следующее заключение: я буду проводить все дни своей жизни, не пытаясь узнать, что со мной произойдет. Возможно, ответы на эти вопросы и существуют, но зачем мне это? Я не стану предпринимать никаких шагов для достижения ответа».
Паскаль в удивлении покачивал головой, глядя на людей, которые занимаются пустяковыми, а иногда и важными делами, но игнорируют самый основной вопрос.
«Это необъяснимое наваждение, сверхъестественная дремота», — говорил он. Некоторые другие религии пытаются отречься от боли, подняться выше нее. А христианство утверждает, что страдание существует и является доказательством падшего состояния человечества. Можно не принимать христианские объяснения об источнике страдания, а именно тот факт, что страдание вошло в мир вследствие неправильного использования человеком свободы. Однако, по крайней мере, концепция великого, но падшего мира соответствует сегодняшней реальности. Она отвечает двойственной природе мира и нас самих.
Мы — как пережившие кораблекрушение; подобно Робинзону Крузо, мы выброшены на чужой берег с реликвиями из родной страны. Об этом аспекте христианства Честертон писал: «Современные философы утверждают, что я на своем месте (в этом мире), и, даже соглашаясь с ними, я чувствовал уныние. Но когда мне сказали, что здесь - не мой дом, душа запела, как весной поют птицы».
Оптимисты говорили ему, что мир, в котором он живет, — лучший из возможных, но он никак не мог с этим согласиться. Ему легче было принять объяснение христианства, ясно говорящее, что он выброшен на мятежную планету. Честертон делает заключение: «Самое важное вот в чем: причины для оптимизма стали совершенно другими. И как только произошла эта перемена, я моментально почувствовал облегчение — будто мне вправили вывихнутую кость. Я часто называл себя оптимистом, просто пытаясь избежать явного богохульства пессимизма. Но весь этот оптимизм был ложным и разочаровывающим именно потому, что с его помощью пытались доказать, что мы — от мира сего, ему принадлежим. А христианский оптимизм основывается на том, что мы — не от мира сего».
