— А понимание французской публикой песен?
— Вот тоже: я подумал сначала, что это все больше любители русского языка и русской словесности. Возможно, так оно и было. Но на последнем концерте по опросу (это очень просто делается, там несколько ребят студентов-социологов, они взяли и опросили) оказалось, что из 960 человек, которые заполнили зал в этот день, 600 вообще не говорят и не понимают по-русски. Остальные любят русскую литературу и пришли послушать. Как это было сделано? Был маленький перевод на несколько секунд, буквально на 20 секунд. Я пел в сопровождении своего гитариста, с которым я уже записал несколько дисков, и из симфонического оркестра — французского, национального — у меня был басист, и я с гитарой. Работал я без перерыва час двадцать, потому что я жутко не люблю делать перерывы. Я считаю, что для авторской песни перерывы не нужны, потому что только-только установишь контакт с людьми, вот только это самое, чего не ухватишь ни носом, ни ухом, ни глазом, а каким-то подсознанием, шестым чувством, — вот этот контакт, который случился, — надо перерыв делать, все пойдут в буфет… Я это не люблю очень. Поэтому я такой прессинг устроил, в час двадцать я успел спеть около 30 вещей. И я вам должен сказать, что прием мало чем отличался от того, что здесь. И знаете почему? Я думаю, конечно, нервов больше было — первый раз в чужой аудитории, да еще я узнал, что мало понимают. Но, например, на некоторые вещи была реакция намного сильнее, чем здесь, в Москве. Знаете, нет пророка в своем отечестве… Москвичи знают, что я всегда тут, под боком, что можно пойти в театр, услышать, увидеть, тем более что у нас есть новый спектакль, где я пою, называется «В поисках себя». А там они знали, что, может быть, никогда больше не придется послушать, и в благодарность они просто демонстрацию мне устроили за исполнение некоторых вещей. За то, что я перед ними трачусь, за то, что не позволяю себе — они же не знают языка, вот эти 600 человек, а я с ними общаюсь, как будто бы они полностью все понимают, что я для них пою.
— Какие песни французская публика понимала и принимала больше, чем остальные?
— Во-первых, стилизации обязательно. «В сон мне желтые огни» — такая стилизация на цыганские темы. Почему? Потому, что есть пластинки, выходят — они поняли, что это им известно. Это они, конечно, принимали безусловно. Но самое ценное не это. Если по названиям, я вам скажу: «Натянутый канат» — песня, по названию которой назван диск, принималась лучше всего. Песни с напором и отдачей — после которых надо вытирать влагу; и, как ни странно, некоторые вещи куплетной формы. Ну предположим, такая шуточная песня «Ой, Вань, смотри, какие клоуны…». То есть такие, где есть характеры, где я имел возможность актерски чего-то проиграть. Их это очень забавляло. Оказывается, у них этого не существует совсем, то есть у них есть кафе-театры, где один человек разными голосами разговаривает, прикидывается… То, что у нас называется пародист, у них называется шансонье, и оказывается, это слово «шансонье» совсем не означает то, что мы под него подкладываем здесь, — барды, менестрели, шансонье. Ничего подобного. Шансонье— это нечто вроде нашего конферансье. Ну так вот, когда они видели, что я меняю голоса и разные характеры представляю, это их страшно забавляло. И я видел, как они сразу хватались за текст (к этому времени пластинка уже вышла) и начинали смотреть, в чем же там дело, и запоздало хохотали. Начинается следующий куплет, а в зале общий хохот, потому что они успели прочитать, в чем там дело. Короче говоря, я не могу что-то особенно выделить. Вы знаете, от зрителя тоже много зависит. Зачем человек пришел? Если он пришел для того, чтобы потом прийти и рассказать знакомым: «Я такую ерунду смотрел» — он так и смотреть будет. Если он пришел совсем непосвященный, тут уж зависит от того, что происходит на сцене. А есть еще и обратный эффект — изумительный! Когда человек пришел для того, чтобы ему понравилось. Вот он пришел на этот вечер, он хочет, чтобы зрелище или человек, с которым он сейчас познакомится, ему понравились. И тебе остается сделать вот столько еще для того, чтобы это случилось. Вот я в Италии это ощущал очень; итальянцы так хотят, чтоб ты им нравился, что тебе ничего не остается делать для этого.
