Гуров с Бойцовым поднялись на третий этаж здания, стоявшего через дорогу от дома, в котором жила Галкина. Аверьянов обернулся к вошедшим, оторвавшись от аппаратуры слежения на треноге.
– Здравия желаю, Лев Иванович!
– Здорово. – Гуров протянул руку капитану, кивнул молодому оперативнику в углу, который уплетал тушенку прямо из банки. – Что там?
– Он пришел вон оттуда, слева, через парк, – показал Аверьянов. – Поднимался так, как будто делал это не в первый раз. Сначала по прутьям решетки, потом по газовой трубе. Потом она ему, похоже, открыла, но стучался он минут пять или десять.
– Шума не было в квартире. Не видел?
– Вы имеете в виду, не испугалась ли Галкина ночного визита?
– Ладно она, – усмехнулся Гуров. – Мог испугаться, скажем, любовник в постели.
– Нет, все тихо. На некоторое время включился свет, потом горел ночник около часа. Недавно погас совсем. Спать, похоже, легли.
А в квартире Оксанки Галкиной никто спать и не думал. Когда женщина тихо взвизгнула и села на кровати, таращась на ввалившегося в окно человека, Кушнарев зашептал, весь переполненный волнением:
– Тихо, дура! Я это! Борька!
– Борька, дурак! – зажала рот женщина. – Ты чего? Откуда? Чего окна мне ломаешь?
– Соскучился, – жарко дохнул ей в лицо Кушнарев, подбегая к кровати на четвереньках и обнимая плечи Оксаны. – Вырваться не мог никак… весь как камень зачерствел… все хотел тебя!
– Кобель ты, Борька. – Оксана попыталась вырваться из рук молодого любовника, но Борька тянул ее к себе, хватал влажными губами за щеку, за ушко, что так заводило женщину всегда.
– Кобель, ага! – хрипел Борька от возбуждения и радости, что его баба была в постели одна, без любовника. И он продолжал валить Оксанку на кровать. – Еще какой! Хочешь узнать какой… хочешь, я тебе сейчас такой секс устрою. Ты мамочку будешь звать!
– Какой ты… – чуть было не сдалась женщина, но все же вырвалась из Борькиных рук и спустила ноги с кровати. – Иди в ванную. Грязный весь, псиной пропах… Водки хочешь?
Мысль о водке и горячей воде немного охладила сексуальный пыл Бориса. Шлепнув по попке Оксану, соскочившую с кровати, он поднялся на ноги и двинулся следом, снимая по дороге рубашку. На кухне женщина включила ночник, достала из холодильника початую бутылку водки, тарелочку с колбасной и сырной нарезкой. Все вместе это снова всколыхнуло чувство ревности у Кушнарева, но на этот раз в иной плоскости. Глядя на Оксану в тонкой маечке и такой же ткани шортиках, в которых она спала, на ее пухлые белые ножки, колышущуюся под маечкой грудь с выделявшимися под тканью сосками, он снова ощутил накатывающее возбуждение. Теперь уже от иной картины. Он представил другого мужчину, ласкающего это нежное тело, он представил Оксану, выгибавшуюся и стонущую под другим, ее жадные губы, купающиеся в чужих губах.
