Дэвид смотрит на картину. И несколько минут не говорит ни слова. Затем поворачивается к ней. Лицо у него опрокинутое.
– Ладно, я понял. – Он растерянно ерошит волосы. – И ты права. Насчет всего. Я невероятно тупой. И эгоистичный. Прости. – Он умолкает, поскольку перед картиной остановилась какая-то немецкая пара. Дождавшись, когда они уйдут, Дэвид продолжает: – Но… ты заблуждаешься насчет картины. – (Она удивленно смотрит на него.) – Этой женщиной вовсе не пренебрегают. Судя по задумке художника, их любовь отнюдь не умерла. – Он подходит поближе и берет ее под руку. – Лив, посмотри, как он ее изобразил. Он не хочет, чтобы она сердилась. Он по-прежнему смотрит только на нее. Погляди, какие деликатные мазки, как светится ее кожа. Он ее обожает. Он не желает, чтобы она сердилась. Он не может отвести от жены глаз, даже когда она злится на него. – Дэвид делает паузу перевести дух. – Он там, и он не собирается уходить, несмотря на ее дурное настроение.
У Лив на ресницах дрожат слезы.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Я не верю, что эта картина должна означать конец нашей семейной жизни. – Он берет жену за руку, их пальцы переплетаются. – Потому что я вижу все в совершенно другом ракурсе. Да, что-то пошло не так. Да, эта женщина сейчас очень несчастна. Но, Лив, когда я смотрю на картину, то чувствую, что она буквально дышит любовью.
1912 год
Когда вскоре после полуночи я принялась бродить по улицам Латинского квартала, неожиданно пошел противный мелкий дождик. Моя фетровая шляпа насквозь промокла, холодные капли стекали за воротник, но я была настолько поглощена горестными мыслями, что не чувствовала холода.
В глубине души я понимала, что, наверное, стоило подождать Эдуарда дома, но мне было не усидеть на одном месте, тем более в обществе всех этих женщин на картинах, служивших молчаливым свидетельством потенциальной неверности моего мужа. Более того, я не могла забыть печальных глаз Эдуарда, с застывшей в них немой болью, у меня в ушах стоял его звеневший от ярости голос. Кто эта хмурая обличительница? Он больше не видел во мне своего идеала, но кто его за это осудит? Он наконец разглядел мою подлинную сущность, ведь, положа руку на сердце, я была всего-навсего простой, провинциальной, серенькой продавщицей. Он попал в брачную ловушку исключительно из‑за ревности и теперь наверняка горько сожалел о поспешности, с которой совершил столь необдуманный шаг.
А что, если просто собрать вещи и уехать? Но каждый раз, как эта идея появлялась в моем воспаленном мозгу, у меня тотчас же находился весомый контраргумент: я любила Эдуарда всем сердцем и не представляла своей жизни без него. И разве я смогу вернуться в Сен-Перрон, чтобы вести жизнь старой девы, после такой бури страстей? Разве я смогу спокойно жить, если меня будет преследовать мысль, что он сейчас за много миль от меня. Ведь даже когда он ненадолго уходил из мастерской, его отсутствие вызывало у меня в душе непонятную фантомную боль. Я по-прежнему чувствовала к нему непреодолимое физическое влечение. Да и вообще, я не могла позволить себе появиться дома буквально через несколько недель после бракосочетания.
