3. А однажды
А однажды, когда она смотрела шоу в маминой комнате – там стоял телевизор – дядя Миша вошёл и велел ей идти ложиться спать, хотя было ещё не поздно. Просто чтобы от неё избавиться! Просто доел свои пельмени с кетчупом и теперь захотел телек посмотреть! Ни слова не ответив, она ушла. В тот день мама принесла черешню, крупную, чёрно-красную, и Вероника, выбрав самую большую ягоду, закрылась у себя в комнате. Аккуратно разрезала, достала косточку, и принялась начинять черешню страшным ядом. Немножко серы со спичек, немножко толстой пыли из-под кровати, комочек паутины, измельчённый зелёный мел, карандашный грифель из точилки, крылышки мёртвой мухи. Соединила края чёрно-красной раны и на цыпочках отнесла на кухню, положила на тарелку, рядом с другой черешней. Съешь и отравись, гад! Потом сидела над тетрадкой, не видя букв, и ужасно-ужасно-ужасно боялась, что ядовитую ягоду съест мама…
А ещё однажды, когда дядя Миша допоздна смотрел то ли футбол, то ли хоккей, и возбуждённый голос диктора мешал ей заснуть, она вошла и попросила сделать потише. Козёл даже не повернулся! Подавшись к телеэкрану, он ловил каждое слово и каждое движение. В белой майке без рукавов, с волосатой спиной, как у Бармалея, с широко расставленными огромными коленями. Пузо-пузо, три арбуза, полтора мешка кишок, пузо село на горшок – затрещал горшок под грузом! Мама сказала вполголоса – подожди немножко, скоро кончится, это же полуфинал. Вероника долго лежала в темноте, открыв глаза в потолок, и ненавидела. Я никогда не буду счастлива, пока он! Время тянулось бесконечно. Она представляла, как её ненависть тёмным облаком проходит сквозь стену и сгущается над дядькой Мишкой, окутывает его и душит. Наконец всё затихло, одни выиграли у других. Свет во взрослой комнате погас – исчезла жёлтая полоска под дверью. Выждав, сколько хватило терпения, она прокралась в прихожую и, замирая, нащупала туфли дяди Миши. Ошибиться было невозможно – огромный размер и мерзкий запах. Тихохонько, на носочках, назад. Вероника зажгла настольную лампу, достала баночки с гуашью и, послюнив кисточку, нарисовала на стельках двух злых, мрачных пауков. Дула, пока не высохло. Чёрные стельки, чёрная гуашь – заметить пауков было трудно, они поблёскивали только под определённым углом. Когда он снова соберётся сюда, кусайте его за ноги, мои паучки! В кровь, в кость! Чтоб дорогу забыл! А ещё лучше – заползите под кожу, внутрь его ног, поднимитесь к сердцу и прогрызите насквозь! Он упадёт и будет лежать, и никто не узнает, отчего он умер. А на похоронах я буду идти сзади всех и смеяться!
