– А нас он не съест?
– Не бойтесь, милые, у него теперь каждый зуб как галактика, а каждый жевок как тысяча лет – потому если и съест, то вы не заметите.
А когда мама была не в духе и ничего не отвечала, нам всё равно виделись в небе невероятные дедовы зубы, и мы старались делать всё скорее, скорее, чтобы успеть.
9. Мрачные застенки. Об окончании всего
Всё рано или поздно кончается – это знают даже малые дети, и я тоже это знал. Но паника овладела всем моим существом, и я не мог ничего знать. Полдня я таился у входа в гостиную, в тени вешалки, выдавливая дрожащим ногтем ложбинки на обоях. И, выбрав момент, скользнул в дверь.
– Маменька, – пискнул я, – папенька! Не отсылайте меня туда!
Они покривились – я нарушил их послеобеденное уединение. Но мне нужно было застать их вместе, умолить их вместе.
– Но сколько же можно, Ролли? Мы и без того из года в год откладываем отсылание, – волнуясь, мама подлила себе ещё мартини, продолговатые ногти стукнули о стекло. У ножки бокала дрожали сложные блики.
– Оставьте меня подле вас, маменька!
– Подле нас ты останешься доморощенным, – отстранённо сказал папа. Глубоко погрузившись в кресло, он качал ногою в лаковой туфле и поигрывал щипчиками.
– Оставьте меня подле вас, папенька!
Они смотрели на меня с холодным неодобрением. Я подбежал к папеньке, целовать ему руки, но к нему было не подступиться из-за локтей, колен, туфлей, и я обернулся к маменьке. Она, отгадав моё намерение, подняла руки высоко. Я упал и зарыдал, горько, с подвывом. Мамино чёрное платье непреклонно качнулось, она позвонила в колокольчик. Отведите его. Собирайте ему сундук.
A. Побег и скитания. У зелёного дантиста
После побега я был вынужден скрываться, и на некоторое время меня приютил в своём доме один добросердечный дантист. Он выделил мне маленькую комнатку с высокой кроватью на пружинном матрасе, тумбочкой и зелёным торшером. В те дни я ничего не мог делать, только лежал и лежал. Покрывало на кровати было мягким, в зелёный рубчик, и пахло пылью. Уткнувшись в него носом, я рассматривал рубчики. Иногда, собравшись с силами, отворачивал край и глядел на гладкую изнанку. Как так, думал я, с одной стороны рубчик, а с другой нет. Я ничего не мог делать, только шевелил пальцами на ногах, потирая их друг о друга, и кожа чуть-чуть поскрипывала. За распахнутым окном зеленели берёзы, шумели машины, а я постанывал от бессилия. Вечером приходил дантист, присаживался на матрас и кормил меня булкой с сыром, а потом угощал гадким пивом «Туборг грин». Дантист не переодевался после работы и расхаживал по дому в светло-зелёном халате, улыбаясь и заглядывая ко мне в рот. У него самого зубы росли мелкие, округлые, на расстоянии друг от друга. Я не сомневался, что он преисполнен всяческих подлостей, но прятал свою неприязнь, и только один раз, под конец, спросил, почему он так любит зелёный цвет. Даже ниссан у тебя зелёный. Дантист ответил, что зелёный успокаивает. Выходит, ты испытываешь необходимость в успокоении? Тебя что-то тревожит? Нет-нет, рассмеялся он, просто я по природе своей спокойный человек, и люблю всё спокойное. Может, спросил я, ты и в партии зелёных состоишь? Почему бы и нет, ответил он, что в этом дурного? Мне нечего было сказать, и я молча смотрел в потолок. Я ничего не мог делать, сил не хватало даже на отвращение к этой сволочи. Как только я немного окреп, то сразу ушёл, оставив на тумбочке сумму, изрядно превышавшую приличия. Мне хотелось, чтобы он почувствовал моё презрение. С тех пор мы никогда не встречались, и что с ним стало, я не знаю.
